— Не знаю, как этот вопрос решать технологически, — подал голос Кристич, и все обернулись в его сторону, — но с таким, как Приданцев, я работать не буду. Честно говоря, многие нарушают технологию, но они все-таки имеют совесть — знают, что грубое нарушение — это прежде всего человеческая жизнь, а может быть, даже несколько жизней. Если бы мы делали галоши — там еще куда ни шло. Раньше износились или позже — плохо, конечно, но не так страшно, потребитель переживет. А вот когда переполненный автобус пойдет под откос… В общем, нужно отстранить Приданцева от сборки и за версту не подпускать.
Нет ничего тяжелее осуждения товарищей. Если корит и пробирает администрация — это не так доходит. Это одна из обязанностей руководителей, и многие ею злоупотребляют настолько, что нагоняи входят в привычку, к ним вырабатывается иммунитет. А вот когда твой брат, рабочий, не хочет с тобой стоять рядом, трудиться под одной крышей, когда с тобой перестают здороваться — такую кару не выдерживают даже самые толстокожие. Что такое наказание отчуждением, Приданцев испытал, когда вскрылась его проделка с профсоюзными взносами. Отчуждение было тем страшнее, что возникло не по сговору. Он чувствовал, что стал противен всем и каждому в отдельности. Прошлые его грехи одни забыли, другие простили, и только-только наладил он отношения с коллективом — снова такой провал. Вот почему после разящих слов Кристича он сжался и поник.
— Что с ним делать, пусть профсоюзная организация решает, — сказал Целин. — Меня другое волнует: как сделать невозможным такой вид брака?
— Есть одно соображение, — тихо, как всегда, произнес Дима Ивановский и настороженно посмотрел на Целина. Очень уж тот был распален и в таком состоянии мог оборвать, не дослушав.
— Выкладывай!
— Что если протекторы делать так, чтобы они ни в коем случае не были длиннее? Или по норме, или короче.
— М-да-а! — многозначительно произнес Целин. Только уважение к Диме удержало его от едкой реплики.
— А короткие зубами натягивать? — спросил кто-то из сборщиков.
— А если потом стык разойдется? — спросил другой.
— Дайте договорить, — остановил нетерпеливых Ивановский. — Под рукой у сборщика должны быть прокладки разного размера. Не сошелся протектор на сантиметр — сантиметровая, на дюйм — дюймовая.
— Значит, уже два стыка получится, — не выдержал Приданцев, смекнув, что даже его дельная реплика будет сейчас что-то значить.
— Наша резина, сдобренная восками, хорошо склеивается, — продолжал Ивановский. — На крупных станках итальянской фирмы Пиррели всегда протектор из двух половин, и ничего, мир не жалуется. — Он в упор посмотрел на Приданцева. — Кто не боится одного стыка, тому не страшны и два.
— Попробуем! — решительно сказал Целин. — Самый вредный страх у людей — страх опыта. Поручим это Диме.
— Лучший способ отбить охоту подавать идеи: сам подал — сам выполняй, — пошутил кто-то.
Поднялся Кристич.
— Я никак не пойму, что тут происходит. Занятие? Совещание? И почему среди нас все еще находится Приданцев? С ним закончено — и пусть катится отсюда подобру-поздорову. Я лично знать его не хочу!
Собравшиеся смотрели на Целина: что он скажет, как решит? А Кристич сверлил взглядом провинившегося сборщика. «Ну поднимись же, уйди, — говорил этот взгляд, — не заставляй брать тебя за шиворот!»
Однако Приданцев не двигался, будто прирос к стулу. Рвалась нить, соединявшая его с этими людьми. Его никогда не интересовало их расположение, он всегда ощущал себя над ними, но их неприязни боялся. У него мелькнуло было желание встать и демонстративно выйти, да еще дверью хлопнуть как следует, чтобы штукатурка посыпалась, — помирать — так с музыкой, но тотчас вспомнилась побасенка с моралью: «Если ты по шею в дерьме, то сиди и не чирикай». Решил не огрызаться.
Люди молчали. Понимали, что Приданцеву и так воздали должное, впереди у него еще административное взыскание, и выгонять его, как напрокудившего пса, не решались. У одних не хватало мужества, у других — жестокости, третьи раздумывали о том, как сами чувствовали бы себя, если бы случилось такое.
Кристич посмотрел на Диму Ивановского, посмотрел требовательно: помоги, мол. Тот только бровью повел как-то неопределенно. Не хотелось ему выступать против Приданцева, боялся, что заподозрят в личной неприязни, в зависти, — по выполнению нормы Приданцев шел одним из первых и всегда опережал Ивановского.
Разрядить обстановку решил Калабин.
— Пусть остается. Он нашими делами не болел, нашей жизнью не жил — все больше козла забивал да на огороде копался. Так пусть хоть напоследок узнает, чем его товарищи дышат, какие дела вершат.
Приданцев почувствовал, что разговор идет на полном серьезе. Злость закипела в нем. Захотелось выругаться, да так, чтобы тошно всем стало. Но снова остановил себя: не хотел сжигать за собой мосты.
Кристичу вскоре стало ясно, что попал он не на совещание и не на занятие. Просто собрались исследователи, как собирались часто, потому что всех взволновала история с ашхабадскими шинами. А раз уж собрались, то и пошли разговоры о том, о сем — что кого интересовало.
Салахетдинов рассказал о том, что активисты первоуральского трубного завода решили организовать у себя общественный институт, но обком профсоюза их не поддержал. Надо вмешаться, послать письмо в обком. И Салахетдинов зачитал составленное им письмо. Оно было горячее, едкое, убедительное.
— «Нас крайне удивляет ваша позиция, — звенел его голос. — Профсоюзы призваны развивать общественные начала в деятельности наших организаций, обобщать и распространять положительный опыт. Новое властно вторгается в нашу жизнь, и надо открывать ему зеленую улицу».
— Не слишком ли громко сказано? — поморщился Кристич, не любивший трескучих фраз.
— Ничего, ничего, для глухих можно и погромче, чтобы услышали, — возразил Салахетдинов и зачитал конец письма: — «Высылаем вам подробные материалы о нашем институте и надеемся, что вы измените свою точку зрения».
Дима Ивановский растроганно посмотрел на Салахетдинова. Казалось бы, какое дело резинщику до металлургов? Металлурги все время в центре внимания, о шинниках надолго позабыли и только недавно заговорили в полный голос. Сам Салахетдинов сколько раз сердился, читая сообщения о металлургах. А наскочил на заметку в «Труде» — и задело его за живое, захотел и металлургам помочь, и новому начинанию. Какое письмо написал!
— Ну так что, подпишем письмо? — спросил Целин, почему-то скосив глаза на Приданцева.
— А удобно ли? — подбросил осторожнейший и тишайший Калабин. — Что же получается? Профсоюзы нас должны учить, а выходит, мы профсоюзы учим.
— Учит тот, кто больше понимает, — лихо ввернул Кристич. — В этом случае мы понимаем больше и вправе вправлять мозги.
— Не профсоюз учим, а руководителя профсоюза, — уточнил Дима Ивановский. — Что, разве не может сидеть чинуша на таком месте? Может.
Поспорили, прикинули и так и эдак и решили не только подписать письмо, но для большей действенности копию его отправить в ВЦСПС. Пусть там знают, какой деятель подвизается у них. И пусть этот деятель зашевелится от такой припарки с двух сторон.
Вмешательство в чужие дела заставило заговорить о своих. Берутся других учить, а у самих тоже не все благополучно. Многие инженеры бегают от института, как от огня. А начальник центральной заводской лаборатории до сих пор относится к институту с недоверием. Норовит то одно, то другое исследование провести силами своих сотрудников, хотя есть указание директора, прямое и категорическое: без рабочих- исследователей никаких работ не проводить. Причем интересно получилось: когда организовывали институт, были и противники и такие, кто относился к этой затее равнодушно. Но противники, вроде Гапочки, давно уже перешли в разряд друзей, а равнодушные так и остались равнодушными. Их-то и нужно раскачать.
