— В самом деле? — Последовало легкое движение брови — слабое эхо оживленной людской мимики. — Разве вы служили не из особой вашей английской сентиментальности, лелеющей влажные луга, оксфордские горизонты и даже протяжные диалекты ваших пейзан? Разве вы не рисковали собственной жизнью и не отбирали чужие жизни ради того, чтобы «Англия оставалась Англией», как будто без пулеметов Максима и субмарин она бы превратилась в провинцию Германии или Испании? И, наконец, — когда это перестало быть для вас существенным, — разве не отвернулись вы с отвращением от вашего прежнего занятия подобно охладевшему любовнику?… Нам нужен помощник, действующий одинаково успешно и ночью, и днем, знакомый с мельчайшими нюансами легенд и в то же время владеющий искусством убийцы и шпиона. Что касается выбора людей, то мы полностью доверяем вкусу вашей бывшей королевы.
Эшер долго разглядывал собеседника в прыгающем свете газового рожка. Лицо Исидро было гладким, твердым, без морщин; изящный, прекрасно одетый юноша сидел в непринужденной позе перед Эшером, и только глаза, хранящие знание о бесчисленных людских глупостях и грехах, совершенных за три с половиной столетия, не были глазами человека. — Вы не все мне сообщили, — сказал Эшер. — А министерство иностранных дел сообщало вам все? — возразил Исидро. — Вот что я вам скажу, Джеймс. Мы наняли вас и хорошо вам заплатим, но если вы нас предадите — словом или делом, — вы не найдете такого уголка на земле, где бы вы и ваша супруга Лидия смогли бы от нас скрыться. Надеюсь, вы верите мне. Это в ваших интересах.
Эшер скрестил руки на груди и откинулся на потертый плюш спинки дивана.
— В ваших тоже. Ночью вы могущественны, но днем вас до смешного легко убить.
— Да, — шепнул вампир. На секунду его нежный рот отвердел. Затем это выражение (если это вообще было выражением) исчезло и бледные глаза затуманились, словно древняя душа Исидро погрузилась в сон. Вагон потряхивало на стыках, молчание было пугающим.
Внезапно Эшер услышал нетвердые шаги в коридоре, хотя хождение по узкому проходу давно уже прекратилось. Дверь купе скользнула сама собой в сторону. В проеме темного дуба, освещенная газовым рожком, стояла та самая женщина, что сидела на платформе с двумя спящими девочками. Невидящие глаза ее были широко раскрыты.
Исидро молчал, но женщина, словно ее пригласили войти, закрыла за собой дверь и, осторожно ступая по качающемуся полу, приблизилась к вампиру и села рядом с ним.
— Я… я пришла, — запинаясь проговорила она; глаза ее стекленели под тонкими прямыми ресницами. — Кто… почему?…
— Тебе незачем знать об этом, bellissima, — шепнул Исидро, касаясь узкой рукой в черной перчатке ее лица. — Совершенно незачем.
— Совершенно… незачем… — запинаясь, повторила она. Старенькое красное платье, чистое, но явно несколько раз перелицованное. Плоская черная шляпа из соломки, шея обмотана фиолетовым шарфом. На вид женщине было не больше двадцати пяти лет (возраст Лидии), и если бы не морщинки у глаз и в уголках рта, Эшер рискнул бы назвать ее хорошенькой.
— Все ясно, — отрывисто сказал он. — Вы пытаетесь продемонстрировать мне…
— Пытаюсь? — Изящные черные пальцы вынули деревянную шпильку, с помощью которой шляпка была прикреплена к узлу белокурых волос, и далее любовно принялись вынимать заколки. — Все эти дурацкие легенды совершенно умалчивают о нашем главном оружии. Что-то вроде месмеризма, как это теперь принято называть. А проще говоря — искусство овладевать сознанием людей и, в какой-то степени, животных. Хотя я не уверен, к какой категории следовало бы отнести это существо…
— Прикажите ей уйти! — Эшер обнаружил вдруг, что голос его вязок и невнятен. Он сделал над собой усилие, как если бы пытался проснуться ранним туманным утром, когда смертельно не хочется покидать постель. Исидро внимательно наблюдал за ним из-под длинных, почти бесцветных ресниц.
— Она ехала в вагоне третьего класса вместе со своими дочерьми. — Вампир неторопливо размотал фиолетовый шарф и, позволив ему соскользнуть на пол купе, начал расстегивать дешевые целлулоидные пуговки на блузке. — Но я бы мог вызвать ее откуда угодно, а не окажись ее в поезде, приказал бы явиться, скажем, на платформу Паддингтона, и, поверьте мне, Джеймс. она бы заняла денег и приехала. Вы мне верите?
Руки вампира, как черные пауки, разбежались в стороны, раскрывая воротник мятой дешевой блузки. Обнажились молочно-белая шея и грудь.
— Помните, как ваша жена и слуги уснули, стоило мне им приказать? Мы умеем это делать — я и мои друзья. Ваши домочадцы мне теперь известны. Поверьте, что все они явились бы на мой зов — эта ваша ломовая лошадь горничная, тощая миссис Граймс и тот лодырь, что исполняет у вас обязанности то ли садовника, то ли конюха. И они сознавали бы, что происходит, не больше, чем эта женщина. — Облитые в черную кожу пальцы легонько стукнули по беззащитной коже.
В одолеваемом дремотой мозгу Эшера стоял беззвучный вопль: «Проснись! Проснись!» Но сознание его было странным образом как бы удалено от тела на огромное расстояние. Лязг колес становился все глуше, вагон покачивало убаюкивающе, и казалось, что купе, полураздетая женщина и вообще все, случившееся сегодня после полудня, когда он растолковывал санскритские корни латыни старшекурснику, которого звали Пэттифер, было не более чем дурным сном.
— Бедное создание, но мы в основном питаемся именно бедными — с богатыми больше хлопот. — Свет газового рожка замерцал на обнажившихся клыках. — Так вы верите, что я могу проделать это с кем угодно? С вами и с любым, кто встретится со мной взглядом.
«Нет, — вяло подумал Эшер, пытаясь вынырнуть на поверхность из мутных темных глубин. — Нет».
— Нет! — Он заставил себя подняться и покачнулся, словно и впрямь только что проснувшись. Несколько секунд он чувствовал стальную мысленную хватку вампира и боролся с ней изо всех сил. Но за время работы в министерстве иностранных дел Эшер научился в критические моменты как бы отстраняться от собственных поступков. В ту ночь, когда он застрелил беднягу Жана ван дер Плаца, он не почувствовал ничего. Как теперь. Может быть, именно это и заставило его выйти из Большой Игры.
Расчетливо, как тогда, когда он нажимал на курок, Эшер шагнул к женщине и, схватив за плечи, заставил ее встать. Прозрачные глаза Исидро следили за ним. Стараясь не встречаться с вампиром взглядом, Эшер вытолкнул женщину в коридор. Она двигалась легко, как лунатик. На маленькой площадке между вагонами их встретил сырой холодный ветер, и сознание стало проясняться. Эшер прислонился к косяку и, чувствуя странную дрожь во всем теле, подставил лицо обжигающим ледяным порывам.
Женщина вздрогнула. Ее руки — красные, потрескавшиеся, мозолистые, столь не соответствующие молочной белизне шеи, — нашарили расстегнутый воротник; глаза наполнились тревогой. Она была испугана, потрясена, растеряна.
— Кто?… Что?… — Она отшатнулась от него к самым поручням, словно собираясь выброситься в летящую мимо ночь.
Эшер мгновенно принял облик безвредного, чудаковатого, чрезмерно предупредительного преподавателя колледжа, столь часто выручавший его за границей.
— Я увидел вас стоящей в коридоре, мадам, — сказал он. — Прошу извинить мою бесцеремонность, но моя жена имеет обыкновение ходить по ночам, и что-то в вашем поведении навело меня на мысль, что с вами происходит нечто подобное. Я заговорил с вами, и, когда вы не ответили, я понял, что мои предположения правильны.
— Я… — Она сгребла в горсть расстегнутый воротник; в кроличьих глазах — смущение, недоверие, страх.
Эшер продолжал тоном оксфордского ученого, филолога, ни разу в жизни не слышавшего про пулеметы и уж тем более не выкрадывавшего их чертежи из Берлина в вырезанной изнутри книге:
— Свежий воздух обычно приводил ее в чувство — мою жену, я имею в виду. Может быть, мне проводить вас в ваше купе?
Она потрясла головой и пробормотала:
— Нет… Благодарю вас, сэр… Я… Вы очень добры…
Судя по выговору (машинально отметил Эшер), женщина была родом из Корнуолла. Торопливо миновала узкий проход и скрылась в соседнем вагоне, ежась от холода и неловкости.
Эшер еще несколько минут стоял на площадке, и холодный ветер трепал его волосы.
