— Послушай, Ханнелоре, неужели ты должна сидеть вот так? — пробурчал он, стягивая с себя кожаную портупею с кобурой.
— Как? — Она посмотрела на него с вызовом.
— Точно шлюха с Реепербана[10] ценой в пять марок за час, — процедил Метцгер и ткнул себя толстым пальцем в грудь. — Черт побери, я — старший унтер-фюрер батальона СС «Вотан», человек, который не раз проливал свою кровь за отечество, народ и фюрера. У меня есть определенное положение, которому я должен соответствовать.
— Единственное положение, которому ты можешь соответствовать — это положение лежа на своем толстом брюхе, когда ты валяешься на мне и втыкаешь в меня свой член, — с презрением ответила она. — Больше ты вообще ни о чем не способен думать.
— Эй, смотри, поосторожнее! — вспыхнув от гнева, Метцгер стиснул кулаки. Он с удовольствием ударил бы ее. Но было слишком жарко. К тому же он думал поразвлечься с ней после ужина. Поэтому он просто плюхнулся в кресло и вытянул вперед ноги: — Снимай с меня сапоги!
Вздохнув, Ханнелоре склонилась перед ним и стащила с ног Метцгера сначала один сапог, а потом второй.
— А тебе я бы посоветовал все-таки носить трусики, — произнес Мясник. — Что, если к тебе войдет Марио и увидит, как ты разлеглась на диване в таком вот виде? Знаешь же, каковы эти чертовы итальяшки: им стоит только взглянуть разок на то, что у женщин находится между ногами, — и они уже сходят с ума и расхаживают вокруг с торчащими членами. — Метцгер фыркнул и, немного подумав, добавил: — Впрочем, может быть, Марио не стоит бояться. Он в целом неплохой парень, к тому же еще слишком молодой. Скорее всего, просто занимается онанизмом, вместо того чтобы лезть на баб. Но вот его папаша — это уже другое дело…
— Ты просто отвратителен! — вздохнула Ханнелоре. — Сам все время думаешь только об этом. — Она с раздражением уставилась на него. — Непонятно, как ты вообще находишь время для того, чтобы исполнять свои обязанности на военной службе, когда у тебя вся голова забита только одними скабрезностями. Надо же, подумать такое о Марио! — Она рассерженно откинула назад голову. — Ему же едва исполнилось шестнадцать.
Метцгер надулся.
— Знаешь ли, милая, когда мужчина сражается за свою страну и не видит ее в течение целых двенадцати месяцев, то, возвратившись домой, он ожидает несколько более…
Он не сумел докончить фразы — в этот момент громко зазвенел дверной колокольчик.
Метцгер вздрогнул.
— Кто, черт подери, будет звонить в дверь в такое позднее время? — злобно закричал он. — Они что там, думают, что это место — что-то вроде военного пересыльного пункта, или что?
Он замолчал, увидев, что дверь отворилась, и в ней показалась грузная фигура Шмеера. В руках он держал металлическую кружку для сбора пожертвований. Пухлое лицо партийного бонзы было очень похоже на рыло одной из свиней, которых он сам выращивал на своей ферме до того, как после прихода нацистов к власти в 1933 году занять пост гауляйтера Северной Вестфалии.
— Сбор средств в рамках «Зимней помощи»[11]! — пророкотал он, потряхивая кружкой для сбора пожертвований. — Дайте несколько пфеннигов, чтобы помочь нашим парням на фронте! — Вдруг он заметил гауптшарфюрера. — А, это ты, Метцгер! Не знал, что ты сейчас дома.
Ханнелоре торопливо бросилась в спальню, чтобы накинуть на себя халат. Маленькие глазки Шмеера жадно проследили за тем, как под тонким пеньюаром колышутся ее пышные бедра.
— Да, такие сокровища можно продавать килограммами, и всегда будут желающие купить это, не так ли, Метцгер? — Гауляйтер с видом знатока подмигнул Мяснику. — Да, жарковато сейчас, даже для июня!
Не дожидаясь приглашения, он плюхнулся в ближайшее кресло. Старые пружины кресла взвизгнули, протестуя против его непомерного веса. Вытащив из кармана большой платок, Шмеер вытер влажное от пота лицо.
— Я прошагал, должно быть, целых десять километров с этой кружкой, собирая чертовы пожертвования, — пожаловался он Метцгеру. — Почему, интересно, этим не могут заниматься полные сил юноши из гитлерюгенда? Впрочем, видимо, таков наш удел, удел старых бойцов партии — мы обязаны не выпускать из рук нашего знамени. — Он облизал губы: — Боже, как же пересохло в горле!
— Вы не хотели бы прохладную «блондиночку»[12], гауляйтер? — спросила Ханнелоре, снова входя в комнату. Теперь на ней был халатик, но и он едва ли прикрывал ее пышную грудь.
— В моем-то возрасте? — расплылся в улыбке Шмеер, заговорщицки подмигивая Метцгеру. — Малость староват я для этого. Пусть над этим усердствуют молодые ребята, вот как Метцгер… Но от пивка не откажусь!
Ханнелоре повернулась к мужу.
— Ты слышал, что сказал гауляйтер, — бросила она. — Пойди на кухню и принеси пива.
Метцгер, который все еще не мог до конца оправиться от шока, вызванного неожиданным появлением Шмеера в их потрепанной маленькой квартирке, поплелся на кухню.
— Захвати также бутылку корна[13], Метцгер, — донесся ему вслед зычный голос гауляйтера. — Чуть-чуть крепкого не помешает даже в такую жару, верно? Нельзя же пить одно лишь пиво — как нельзя стоять на одной ноге.
Когда Метцгер возвратился в гостиную, он увидел, как Шмеер торопливо отдернул свою пухлую руку, которой только что поглаживал аппетитную коленку Ханнелоре.
«Ах ты, свинья!» — со злобой подумал Мясник, едва не опрокинув бутылки, которые стояли у него на подносе.
Но Шмеер и бровью не повел. Он спокойно взял бутылку холодного пива и, сорвав крышечку, торжественно поднял ее вверх, глядя на Ханнелоре.
— За милых дам — да будут они счастливы! — со значением произнес он. И, повернувшись к красному от ярости Метцгеру, спокойно добавил: — И за тебя, товарищ, — сегодняшняя ночь обещает быть холодной.
Он отпил из горлышка и с довольным видом выдохнул:
— Да, вот это то, что я называю хорошим пивом!
И тут же сделал глоток из бутылки с корном, которую держал в другой руке, а затем ухмыльнулся:
— Вот это — то, что обычно всегда ждет меня в доме, хозяйкой которого является фрау Метцгер! — Он опять непринужденно потрепал аппетитную коленку Ханнелоре.
Метцгер с трудом сдержался.
— Что означают ваши последние слова, гауляйтер? — процедил он сквозь зубы.
— Знаешь, Метцгер, я ведь всегда обычно захожу проведать славных женушек наших доблестных товарищей, которые служат во имя народа, отчизны и фюрера на фронтах, — охотно поведал ему гауляйтер. — Можно сказать, что я играю роль священника, который регулярно посещает свою паству. И когда ты воевал в России, я каждую неделю как минимум раз заходил сюда проведать фрау Метцгер, и меня всегда ждало здесь что-то хорошее.
— О да, господин гауляйтер, — просияла Ханнелоре. Ей явно льстило подчеркнутое внимание столь высокопоставленного лица.
«Да, можно спорить, тебя всегда ждало здесь что-то очень, очень хорошее, жирная свинья!» — мрачно подумал про себя Метцгер. Теперь ему все стало ясно. Все время, пока он сражался на Восточном фронте, рискуя своей жизнью ради Германии, к Ханнелоре наведывался Шмеер. Именно он постоянно давал жене Мясника то, что ей требовалось. Вот почему она так холодно встретила его самого.
Подливая Шмееру корна и изображая на своем широком глуповатом лице натужную улыбку, Метцгер тихо поклялся, что когда-нибудь жестоко отомстит господину «золотому фазану»[14].
Стоя на соборной площади, гауляйтер Шмеер деловито перекладывал деньги, которые он успел
