отделение и помоги этим людям добраться до укрытия в здании вокзала!
— Слушаюсь, господин офицер! — Ден побежал исполнять приказание.
Мимо них с криками пробежала женщина. На ее обнаженной груди пылали комочки попавшего на нее фосфора. Шульце попытался остановить ее, но не сумел.
— О, Боже, — выдохнул гамбуржец. — Вы видели эту несчастную, господин офицер?
Фон Доденбург кивнул, не сказав ничего. Единственным способом потушить пылавший на груди этой женщины фосфор было погрузиться в воду по самую шею. На воздухе же потушить горящий состав было попросту невозможно.
— Пока остальные бойцы будут пытаться помочь этим несчастным, Шульце, наша задача — патрулирование улиц Гамбурга в целях предотвращения случаев мародерства. Ясно тебе?
— Это ясно и без письменного приказа, господин офицер, — буркнул Шульце. Он прекрасно понимал, что имеет в виду фон Доденбург. Гамбург кишел дезертирами, дельцами черного рынка и иностранными рабочими, которые наживались во время таких бомбежек, грабя разбомбленные дома и полуразрушенные жилища, а затем с выгодой сбывая захваченные в них ценные вещи.
Они двинулись в путь. Фон Доденбург шагал впереди со «шмайссером» [20] в руках, Шульце с пистолетом замыкал их небольшую колонну. Они прошли мимо городской пожарной машины. Ее двигатель все еще работал, но сами пожарники уже задохнулись в пламени и дыму пожара. Они так и остались сидеть на своих местах. Их тела обуглились до костей, и сохранились только металлические каски.
— Быстро вперед! Бегом! — крикнул фон Доденбург.
Эсэсовцы перешли на бег. Осколки стекла захрустели у них под ногами. Никто не смел оборачиваться назад. Мгновение спустя пожарная машина взлетела на воздух. То, что от нее осталось, окутали яростные языки пламени.
Они подбежали к гордости Гамбурга — внутреннему озеру Альстер. По всему Альстеру плавали люди — жертвы бомбардировки фосфорными бомбами, — пытаясь сбить лютое пламя.
На углу улицы пожилой полицейский складывал мертвецов, которых он вытаскивал из сожженной гостиницы. Большинство от жара пламени превратились в подобие пигмеев, и он складывал их останки в штабеля, точно сооружая кладку дров.
— О, Боже! — вырвалось из груди Шульце. Его глаза расширились от ужаса. — Нет, вы только посмотрите!
На противоположной стороне улицы выстроился ряд деревьев. Их ветви были обожжены дочерна и частично сломаны взрывом. Но не это заставило Шульце вскрикнуть от ужаса. Все увидели, что на ветвях деревьев повисли трупы младенцев. Их выбросило взрывной волной из разбомбленного родильного дома, и они повисли, зацепившись за ветви, словно страшные перезрелые плоды.
Фон Доденбург отвернулся, почувствовав неумолимо подступающую к горлу рвоту. Он сам уже чувствовал себя чем-то вроде мертвеца.
Через некоторое время эсэсовцы услышали, как перестали стрелять зенитки. В северных районах Гамбурга раздались первые сирены, оповещавшие об окончании воздушной тревоги. Англичане улетали, оставляя за собой разрушенный город. Солдаты прошагали мимо сожженного отеля «Четыре времени года». Впереди лежал «Юнгфернштиг» — один из крупнейших магазинов в городе.
— Будьте начеку, — распорядился фон Доденбург. — Сейчас они могут появиться.
Эсэсовцы крепче сжали в руках оружие. Однако «Юнгфернштиг» весь сгорел, и люди, сгрудившиеся вокруг его почерневшего остова, были не мародерами, а обычными гражданами, которые пытались спастись от последствий пожара. Они обмотали головы мокрыми тряпками, и пар валил от их пропитанной водой одежды. Везде валялись обожженные трупы. Какая-то маленькая белая собачка отчаянно носилась кругами, истошно лая, точно призывая своего мертвого хозяина. Шульце поднял пистолет и выстрелил в нее, попав точно в голову. Лапы собачки подогнулись, и она упала замертво.
Эсэсовцы проследовали сквозь толпу беженцев и горстку представителей городских властей, которые безуспешно пытались навести хоть какое-то подобие порядка.
Бойцы «Вотана» двинулись дальше. Вскоре им попался на глаза пожилой мужчина, выбегавший из здания торговой лавки, таща с собой мешок. Но он оказался не мародером, а владельцем самой этой лавочки. И он, рискуя жизнью, вытаскивал из огня мешок с письмами, которые прислал ему с фронта его родной сын, погибший под Сталинградом.
— Но это же все, что у меня теперь осталось… все, что у меня осталось, — повторял мужчина.
Потом они наткнулись на совершенно голую старуху, которая прижимала к своей иссохшей груди мертвого младенца. При этом она издавала чмокающие звуки, которые издают матери, когда пытаются побудить своих детей сосать молоко. Она сидела неподвижно, не двигаясь, и не отвечала на вопросы, которые кричали ей прямо в ухо. В конце концов эсэсовцы были вынуждены оставить ее в покое и побежали дальше. А пламя пожара подбиралось к ней все ближе.
Затем их заставили стоять в оцеплении, чтобы сдержать толпу, мешавшую работе военных саперов. Им надо было взорвать дом, в подвале которого находилось подземное бомбоубежище, чтобы преградить путь дальнейшему распространению огня.
— Но там же внизу остались еще женщины и дети! — истерически вопила на молодого офицера- сапера пожилая женщина, волосы которой были обожжены пламенем пожара и превратились в короткий ежик. — Я точно знаю это! Я слышала, как они кричали, взывая о помощи. Вы должны послушать — там, внизу, находятся дети!
Но офицер не слушал ее. Его пальцы лихорадочно сновали, готовя взрыватель. Женщина разразилась безудержными рыданиями.
— Если есть Бог, то он не позволит этому случиться! — кричала она.
— Оставьте Бога в покое! —зло бросил пожилой мужчина, похожий на унтер-офицера довоенной кайзеровской армии. — Войны ведет не Бог, а люди.
Офицер-сапер надавил кнопку взрывателя. Высокий дом, в подвале которого находилось бомбоубежище, сложился пополам. На его месте выросла гора обломков. Все, кто находился в подвале, оказались погребены там заживо.
Эсэсовцы мрачно зашагали вперед, оставив позади толпу плачущих женщин.
Наконец, они наткнулись на двух полицейских в возрасте, которые конвоировали семерых летчиков британских королевских ВВС.
— Это англичане? — спросил фон Доденбург странно напряженным голосом, останавливая полицейский конвой.
Полицейские встали по стойке «смирно».
— Так точно. Они выбросились из подбитых самолетов и приземлились в районе Рыбного рынка. Мы ведем их в центральное полицейское управление. Представители военных властей смогут забрать их там…
— Никуда вы их не поведете, черт бы вас побрал! — вдруг заорал Шульце. Его зубы были бешено оскалены, он точно превратился в дикое животное.
— Шульце! — рявкнул фон Доденбург.
Но гамбуржец сейчас был не способен никого слушать. Он в бешенстве уставился на группу военнопленных британских летчиков. Его глаза вылезали из орбит.
— Эти ублюдки не заслуживают того, чтобы просидеть вплоть до окончания войны в удобном лагере для военнопленных, питаясь посылками, получаемыми через Красный Крест, — заорал он, прицеливаясь в пленных из пистолета. — Они не солдаты — они хладнокровные убийцы.
— Осторожнее, обершарфюрер, — сказал более рослый полицейский. — Нельзя так говорить. У нас есть приказ…
— Засунь его себе в задницу! — крикнул Шульце и повернулся к фон Доденбургу. — Что скажете, господин офицер? Разве мы дадим томми уйти безнаказанными после того, что они тут совершили? Разве не наша обязанность наказать их — здесь и сейчас?
Фон Доденбург закусил губу. Он подумал о слепых инвалидах, которые с трудом передвигались на своих культяпках, пытаясь укрыться от огня в убежище на вокзале, о голой старухе с мертвым ребенком на руках, о детских телах, которые висели на ветках деревьев. Затем он перевел взгляд на англичан.
