- Я хочу, чтобы вы… Так, а ну-ка…
Фигурки персонажей были передвижными. Разговаривая, я взял одну - хозяйку печенки - и стал ее перемещать, чтобы она прыжками спустилась по лестнице во двор.
- Я хочу, чтобы вы велели хозяйке печенки спуститься по лестнице, к мотоциклисту-любителю.
- Сейчас?
- Да, сейчас.
Спустя две минуты я стоял у своего окна, наблюдая за тем, как она –настоящая хозяйка печенки – выходила, шаркая ногами, во двор. Я подтащил модель Роджера к окну, чтобы видеть одновременно и модель, и двор. Взяв фигурку мотоциклиста-любителя, я поместил ее на качели.
- А теперь, - сказал я Назу, - я хочу, чтобы мотоциклист-любитель пошел и сел на качели, которые к нему ближе.
Не прошло и полминуты, как я увидел: настоящий мотоциклист-любитель поднял глаза на дверь дома. Он с кем-то разговаривал; что говорилось, я не слышал, потому что пианист играл своего Рахманинова, - но это мне было и не нужно. Мотоциклист-любитель взглянул на мое окно, потом поднялся на ноги, подошел к качелям и сел на них.
- Лучше пусть он встанет на колени, - сказал я Назу.
- На колени?
- Да – не сядет, а встанет на колени. Он должен стоять на коленях в точно той же позе, в какой стоит на коленях у своего мотоцикла.
В такой позе была сделана фигурка. Ее конечности не двигались. Еще несколько секунд, и настоящий мотоциклист-любитель сменил позу на качелях, так что теперь он упирался одним коленом в сиденье.
- Так, а теперь... – продолжал я. – Пианист! Он может пойти посмотреть.
Я заставил фигурку пианиста проделать именно это: подойти к окну и выглянуть на улицу. Спустя пару секунд фортепьянная музыка этажом ниже смолкла; потом – звук отодвигаемого назад стула, потом – шаги; потом его настоящая лысая макушка выскочила из его настоящего окна. Я поднял модель и поставил на подоконник, чтобы иметь возможность опускать глаза на голову, высовывающуюся в модели, и одновременно смотреть на настоящую. Расстояние было такое, что обе они казались одного размера.
Прежде чем отослать их всех назад на их посты, я велел мотоциклисту-любителю посильнее толкнуть качели. В то время, когда он это делал, то же сделал с моделью качелей и я. Я наблюдал, как и те, и другие раскачиваются. На каждое качание настоящих качелей приходилось два с половиной качания миниатюрных качелей. И остановились они прежде настоящих. Я долго стоял у окна, наблюдая за угасающими движениями настоящих качелей. Мне вспомнились заводные музыкальные игрушки фирмы «Фишер Прайс», как они замедляются, когда у них кончается завод, до тех пор, пока он не кончится совсем. Тут начинает казаться, будто эта игрушка никогда уже не издаст никакой музыки, однако, стоит ее чуть-чуть подтолкнуть, и из нее всегда слышится один последний полузвон, и еще один полу-полузвон, и еще, и еще, с каждым разом все меньше и меньше, и так часами – или неделями - после того, как она в первый раз остановится.
На следующий день я поставил мою модель на пол в моей гостиной. Я снова принялся двигать фигурки и одновременно давать инструкции Назу по телефону, но только теперь смотреть я не ходил. Просто знать, что это происходит, было достаточно. Я заставил консьержку забрать мусорный мешок, выставленный хозяйкой печенки, мотоциклиста-любителя – два часа простоять на коленях в парадном, пианиста – еще два часа просидеть на закрытой крышке рояля лицом к окну; и все это время, пока они занимались этим по- настоящему, я сидел на одном и том же месте на полу в моей гостиной. На другой день я лежал рядом с моделью, глядя на нее под тем же углом, что и солнце. Мой взгляд врывался через верхнее лестничное окно и заливал узорный лабиринт пола, затем медленно – очень медленно, едва различимо – заволакивался, терял фокусировку, темнел и отступал, исчезая за самой дальней границей этажа спустя четыре часа семь минут после своего первого появления. Я проделал это со всеми этажами, где предварительно замерил время: от четырех часов семи минут на верхнем до трех часов четырнадцати минут на третьем.
В течение следующего месяца я покидал здание – в смысле, всю зону реконструкции: здание плюс двор плюс участок улицы между ними и офисом Наза, где были мост и стадион, - всего дважды. В первый раз – чтобы сходить за покупками. Все это обычно делали за меня, но однажды у меня возникло желание сходить и самому проверить, что происходит во внешнем мире. Оказалось - ничего особенного. Второй раз случился, когда я заметил, что у моей старой, покорябанной «Фиесты», припаркованной у стадиона, спустило колесо. Я уже несколько месяцев на ней не ездил и не собирался, но, увидев спущенное колесо, вспомнил ту мастерскую по ремонту шин рядом с моей старой квартирой – ту, у которой задержался в день заключения договора, не зная, пойти ли домой или двинуться дальше в аэропорт.
Как только я вспомнил эту шиномонтажную мастерскую, она тут же начала мне ясно представляться: окна ее фасада, тротуар, где стоял рекламный щит, кафе по соседству. Я вспомнил, что на крыше кафе рядом с горой шин была приделана аляповатая модель жестянки бобов. Шины были выстроены и на улице перед мастерской, вертикально укрепленные в стойке. Когда эти подробности ожили у меня в памяти, место – казавшееся мне, когда я там жил, настолько обыденным, что я его почти не замечал, - окутала атмосфера чего-то интересного. Заинтригованный, я решил его посетить. Я взял у мотоциклиста-любителя кое-какие инструменты, заменил шину, поставив запаску, а потом поехал туда, где жил раньше, чтобы отремонтировать спущенную.
Место как будто не изменилось с тех пор, как я видел его в последний раз. На улице перед мастерской по-прежнему были выстроены в стойке шины, а на крыше, рядом с аляповатой моделью жестянки бобов, рекламирующей кафе по соседству, громоздились другие. Шины были обычные, настоящие, но рядом с огромной жестянкой казались уменьшенными, словно игрушечными. К фасаду мастерской тоже были прислонены шины, сложенные одна на другую, как бывает на картинговых трассах. Позади них нарисованные объявления рекламировали специальные скидки на шины - и новые, и использованные, а также бесплатную установку. На тротуаре перед мастерской стояло небольшое прямоугольное устройство: вертикальный щит высотой до пояса, насаженный на палку, вставленную в массивное основание. На ветерке щит быстро вращался вокруг палки, и перед прохожими одно за другим мелькали два сообщения. Оба сообщения гласили: «Автошины».
В нескольких шагах от щита на тротуаре покачивалась более хитроумная реклама – ребенок, одетый в костюм «Мишлен Мэн». В костюме его талия напоминала неохватную белую шину, которая покачивалась при движении. Ему было, наверное, лет десять-одиннадцать. Видно было, что это мальчик, потому что верхнюю часть костюма, голову, он не надел. Ей завладели двое ребят постарше; эти двое стояли у входа в мастерскую, пиная голову туда-сюда, словно футбольный мяч. Когда я подъехал, они перестали ее пинать и неторопливо подошли к моей машине. Они смотрели на мои шины очень серьезно, нарочито вытягивая шеи – несомненно подражая родителям или кому-то еще, хозяевам мастерской.
Я вышел из машины.
- У вас тут царапина, - сказал старший из ребят; ему было лет пятнадцать.
- Знаю, - ответил я ему, - я не по этому поводу. Я по поводу спущенного колеса.
Паренек чуть помладше, вместе с которым они пинали голову, двинулся в обход машины - проверить шины с пассажирской стороны.
- В багажнике, - сказал я им.
Обойдя машину сзади, я открыл его. Двое мальчишек принялись вглядываться внутрь, как гангстеры в кино – в тех сценах, когда гангстеры открывают багажник, где припрятали тело или запас оружия. Ребятам, когда я открыл им багажник, тоже вспомнились такие сцены – это было очевидно. Они вгляделись внутрь; потом старший залез туда и вытащил колесо. Тот, что помладше, попытался ему помочь, но он отмахнулся от его руки. Самый младший, одетый в мишленовский костюм, подошел, переваливаясь, и попытался включиться в процесс, но его, в свою очередь, отпихнул средний.
- Тебе на улице стоять положено! – повысил он голос.
- А ты чего раскомандовался! – крикнул в ответ младший.
- А ну, заткнитесь, вы! – велел им старший.
Средний опустил глаза. Лицо его вспыхнуло от обиды. Младший в своем костюме победоносно зашагал рядом с ним. Старший парнишка внес колесо в мастерскую. Я последовал за ним. Средний парнишка ввалился за мной, но остался в дверях, чтобы загородить дорогу младшему. Больше в мастерской не было
