не слышали. Когда я помахал рукой у вас перед лицом, вы даже глазом не повели.
- Давно это было? – спросил врач.
- Все в порядке, - сказал я.
- Все последние полтора часа, - ответил ему Наз. – Только что кончилось, когда вы вошли.
- Он никаких травм не переносил в последнее время? – с этими словами врач включил свой фонарик- ручку. – Как его зовут?
- Все в порядке, - повторил я. – Пускай он уйдет.
- Не двигайте головой, - попросил врач.
- Нет. Наз, пускай он уйдет, сейчас же. Убирайтесь из моего дома, а то я велю вас арестовать.
- Как же я могу вам помочь, если вы мне не даете, - сказал он.
Я скользнул взглядом мимо его уха, и мне показалось, что я увидел, как с крыши упал еще один кот.
- Приказываю вам сейчас же покинуть мой дом, - велел я этому человеку.
Он постоял, не двигаясь. Наз тоже. Несколько мгновений мы, все трое, были неподвижны – и пока это продолжалось, я не возражал против присутствия этого врача. Я бы даже позволил ему остаться, лишь бы он вел себя прилично и не шевелился. Но в конце концов он повернулся к Назу и показал взглядом на дверь, потом сунул свой фонарик-ручку в чемоданчик и вышел. Наз проводил его. Я слышал, как эти двое перешептывались, пока я ходил умываться в ванную. Умыв лицо холодной водой, я не стал вытирать его сразу - ждал, пока с него капало, а сам в это время неотрывно глядел на трещину. Я наблюдал за трещиной, слушая, как врач спускается по лестнице.
Вернувшись в гостиную, я застал там Наза. Дверь в квартиру была закрыта.
- По-моему, вам не помешало бы... - начал было Наз.
- До какой стадии вам удалось дойти? – спросил я его.
Он нашел реконструкторов, машину с велосипедом и копии автоматов. Он звонил, чтобы сказать мне об этом, но я не отвечал.
- Когда вы звонили?
- Несколько часов назад. Вы разве не слышали звонок?
- Нет. Этот – нет.
На самом деле, звонок мне смутно помнился; но то был телефон, по которому говорил темнокожий велосипедист в телефонной будке рядом с «Движением». Когда он выходил из телефонной будки, последние его слова, должно быть, еще гудели у него в голове и в голове его собеседника - их разговор к тому моменту достиг самое большее полураспада. Потом он заметил своих убийц. Знал ли он их? Если да, то все равно мог не понимать, что они явились убить его – пока те не вытащили автоматы. В какой момент он осознал, что это автоматы? Возможно, поначалу он решил, что это зонты, или блокираторы руля, или же палки. Затем, когда он осознал, когда его мозг сложил все воедино и разработал, а затем сменил план побега, он обнаружил, что выполнить этот план ему не позволит физика – она подставила ему подножку. Опять материя: мир стал дверцей холодильника, сломанной зажигалкой, двумя литрами голубой дряни. Вот тут-то, когда он полетел, его и настиг первый выстрел. Первая серия пуль, говорилось в заключении, попала ему не в голову - в тело. От этого он даже сознание не потерял. Должно быть, он понял, что в него попали, но толком не почувствовал ни этих ран, ни царапин, полученных при ударе о землю, когда он перелетел через руль, - должно быть, лишь смутно осознал: что-то произошло, что-то изменилось, теперь все по- другому.
- ... и еще одно разрешение от местной полиции, - говорил Наз, - но теперь, раз администрация дала добро, больших проблем с этим не будет. Однако статус мероприятия надо определить побыстрее.
- Что? – спросил я его. – Что вы говорите?
Наз странно взглянул на меня и начал по новой:
- Администрация Лэмбета не против дать разрешение на проведение реконструкции. Только непонятно, на что именно требуется лицензия. Это не демонстрация и не уличный праздник. Больше всего это напоминает такой вид деятельности, как съемки.
- Нет, - сказал я. – Никаких камер. Никаких съемок. Вы же знаете.
- Да, но в заявке нам надо все представить под видом съемок. Преподнести в качестве мероприятия установленного типа, чтобы они смогли дать нам на него разрешение. Съемки – самый простой способ. Подадим на использование местности для киносъемок, а камер никаких не будет, вот и все.
- Пожалуй, - согласился я. – При условии, что на самом деле ничего снимать не будем. Так когда мы можем начинать?
- На следующей неделе.
- Нет, это слишком долго!
- Мы не можем тут ничего...
- Надо быстрее! Почему завтра нельзя?
- На выписку лицензионных документов уходит несколько дней, - объяснил он, - даже при таких взятках, как у нас.
- Значит, увеличьте взятки! Если прождать целую неделю, все кончится!
- Что кончится?
Я скользнул взглядом мимо его головы. На красной крыше с дальней стороны двора было видно трех котов; это означало, что сидевшие там люди заменили того, который упал у меня на глазах. Я снова перевел взгляд на Наза.
- Послезавтра - последний срок! Самый-самый крайний!
Он подготовил все к послепослезавтрашнему дню. Получил разрешение от администрации, разрешение от полиции, наладил работу всего персонала, вспомогательного персонала и рассыльных, организовал питание и бог знает что еще. Пока я ждал, мне пришло в голову, что любое великое дело – вопрос организации. Не гениальности, не вдохновения или полета фантазии, не умения или хитрости, а организации. Постройка ли пирамид, посадка ли космического корабля на Юпитере, захват ли целых континентов или изображение библейских сюжетов на крышах часовен, все – в организации. Я решил, что по кастовой шкале люди, занимающиеся организацией, превосходят даже тех, кто осуществляет связи. Я решил, что велю Мэттью Янгеру вложить деньги в организационную промышленность, если такая есть.
Еще я, пока ждал, велел Роджеру сделать мне модель участка, где происходила стрельба. Туда входили: телефонная будка, тротуар, столбики, улица, магазины и паб. Там были машинки, которые можно было двигать, и маленький красный велосипед. Были там и человеческие фигурки: двое убийц со своими автоматами, жертва. Роджер доставил ее мне вечером накануне реконструкции. Я убрал сделанную им модель моего здания с журнального столика в гостиной и поставил на ее место эту новую модель. Всю ночь я не ложился спать – смотрел на нее. Я придал человеческим фигуркам положения, указанные в схемах судебного заключения. Заставил двоих убийц припарковать машину, шагнуть на улицу и двинуться вперед. Заставил мертвеца выйти из телефонной будки, влезть на велосипед, упасть, проковылять пару шагов вперед и рухнуть. За каждой фазой этой последовательности я наблюдал под всевозможными углами.
Почему меня так захватила смерть этого человека, которого я никогда не видел? Я решил не отвлекаться на размышления. Конечно, я знал, что между нами есть нечто общее. Его чем-то ударило, ранило, он потерял сознание, распростершись на земле; я тоже. Мы оба соскользнули в место, где царили полнейшая тьма, безмолвие, ничто, без памяти и без предвидения, место, куда не дойти никаким импульсам. Он пошел до конца, остался там, меня же засосало обратно, через невнятные стадионы к палатам в форме буквы L и обсуждениям договора; и все-таки короткое время мы оба находились в одной и той же точке – стояли, лежали, парили, неважно. Мы оба находились в одной и той же точке и в более обыденном смысле: нам обоим довелось стоять в телефонной будке, откуда я звонил Марку Добенэ в день заключения договора, в этой кабинке, из чьей крохотной копии я теперь заставлял выходить маленькую модель его, все снова и снова. Наши пути разошлись, как только мы ее покинули: я вышел – два раза, на третий миновал ее и поехал в аэропорт, он же вышел и умер; но какое-то время мы оба стояли там, держали в руке трубку, смотрели на слова «Аэропорты, вокзалы, легкие».
Однако целиком приписать мою фиксацию на нем нашему с ним общему опыту было бы лишь половиной правды. Меньше, чем половиной. На самом деле этот человек стал для меня символом совершенства. Возможно, в его падении с велосипеда была неуклюжесть, но, умерев на асфальте у
