— Точно, — продолжает вещать с жаром Шон, — надо ходить не в студию и не на йогу, а в кино на гонконгский тренинг. Но как минимум два раза в неделю.
Ничто не расслабляет больше, чем наблюдать за боевым искусством других. Взрывы, массовые автокатастрофы, рушащиеся дома и бесконечные автоматные очереди — только это расслабляет как ничто другое, как транкви. А вот дешевые драки в каратистских фильмах — все равно что медитация.
— Хотя, — произносит Фанни, — посмотрев «Беги, Лола, беги», я тоже пару дней потом размышляла о разных вариантах, как может идти жизнь и как она всегда происходит параллельно. Что где-то есть еще другая версия того, что я сейчас делаю.
Шон все еще танцует, но теперь это скорее напоминает тай-чи.
— М-да, уже во время фильма оказываешься в какой-нибудь версии собственной жизни, — говорю я и сам слышу собственный голос. — Когда я смотрю фильм про шпионов, то сам на какое-то время становлюсь шпионом. По идее в кино надо бы ходить постоянно, потому что все ощущения от хорошего фильма рано или поздно пропадают, это очень жалко, ведь приятно чувствовать, что живешь другой жизнью. Хотя когда-то нужно проживать и настоящие версии жизни. Само собой не только боевики? После «Рек любви» Кассаветеса я был таким же комком нервов, как Джина Роулендс, впрочем, приятно становиться невротиком после каждого фильма Кассаветеса. Чуть-чуть болезненно, нет, такое ощущение, что все становится легким и жидким.
— Вина, — говорит Фанни и протягивает свой стакан. — Со мной так после какого-нибудь сна, когда я не знаю, взаправду это было или нет. — Шон доливает ей вина и потихоньку сам пьет маленькими глотками из горла. — Я встаю и уже не понимаю, вспомнила ли я это или мне только приснилось.
— Например? — спрашиваю я ее.
— Ну, например, что я иду по улице в булочную и думаю, где же эта чертова булочная, ведь я уже целую вечность иду. Улица бесконечна. И ведь я часто по ней хожу. А потом оказалось, что булочная еще и закрыта. Среди бела дня.
— И все? Тебе снятся такие реальные вещи?
Я и правда не могу поверить.
— Ну и что? Самый страшный сон мне совсем недавно приснился. В нем я полностью обновила всю свою комнату, так как мне действительно хотелось бы, все переделала. Вышвырнула старое барахло и купила себе новые вещи, и главное — красивый ночник, а потом вдруг просыпаюсь и оглядываюсь по сторонам, и вижу, что комната по-прежнему та же, какой была.
— Ох, — говорю я и легонько прижимаюсь к ней. — Но неужели тебе не снится ничего по-настоящему дикое, абсолютно невероятное или сумасшедшее? Вещи, которые ты никогда раньше не видела?
И пока говорю, опять чувствую то самое гудение внутри.
— Н-е-ет, а какие? Что тебе обычно снится? — спрашивает она.
Она совершенно серьезна. Она и правда смотрит на меня так, словно ничего другого представить себе не может.
— Ну, много цвета, все кувырком. И если мне повезло, то, проснувшись, я думаю, ну и первоклассный фильм был. Вот прошлой ночью, к примеру, иду я через промышленный квартал, потому что хочу заглянуть в магазинчик под названием «Сис-Лэб», так как «У-60» оказался закрыт.
— Что это еще за заведение? — Шон еще двигается, но теперь как ленивый спортсмен ранним утром, только еще медленнее.
— На самом деле оно не существует. Оно было только во сне. Так или иначе, я шел в крохотный бар, но потом заметил дверцу черного хода, а через нее попал в огромный лабиринт из комнат, каждая размером с целый зал, и везде за столами сидели люди, множество людей сидели и пили, и болтали, а потом мимо проехала сервировочная тележка, в ней сидели два китайца. Только головы торчали из двух дыр, словно глазированные свиные головы на тарелках. И у обоих — жирные морды, на одном красовалась широкополая шляпа из соломы, а у другого были усики как у Гитлера, оба говорили очень быстро, но их покатили мимо, все дальше и дальше, из одного зала в другой, и каждый освещен призрачным светом свечей. Потом я проснулся. — Я повернулся к Фанни. — И я сразу понял, что это был сон.
— Насчет китайцев мне понравилось, очень мило, — говорит она и обнимает меня за плечи.
Шон снова начинает трепаться, не обращая на нас внимания. Возможно, он говорит со стеной. Он не может перестать двигаться.
— В последнем сне, который мне приснился, я все пытался закрыть замок на своем велосипеде, но у меня ничего не получалось. Снова и снова, мужики, ну и погано же было. А ведь я велосипеды терпеть не могу.
— Может, у тебя от дури совсем крыша поехала, потому и снится всякий бред? — говорю я.
По-моему, так кокс только отгоняет, выдувает все нематериальное. Сегодня ночью мне точно ничего не приснится.
— Да мне вообще редко сны снятся, зато жизнь веселая. Плевать, что сновидений нет. Я хочу сказать, мне с них ни холодно, ни жарко. Куда приятнее, если что-то происходит в реальности, и я могу в этом поучаствовать, а сны, они же вечно исчезают, стоит мне проснуться, так какой от них прок?
— Ну, не знаю, я-то люблю приятные сны, — говорит Фанни и смотрит поверх стакана в никуда, — если они мне снятся. И тогда у меня утром настроение хорошее, а это уже что-то. Тот сон о булочной, к которой я добиралась целую вечность и которая оказалась закрыта, собственно говоря, пошел мне на пользу. Наутро у меня было отличное настроение. Не знаю почему. Может, в булочной и правда был выходной, и не пришлось никуда идти.
— Да, странно. Я тоже иногда думаю, что сон не всегда влияет на то, в каком настроении встаешь.
Я вскакиваю и начинаю ходить по комнате. Шон берется за новую бутылку, выдергивает пробку. Когда он хочет ей налить, Фанни мотает головой.
— Нет, а правда, — говорит он, — кому много чего снится, тот толком-то не высыпается. То ли дело мы с Фанни — мы прикольно проводим время, а потом спим и отдыхаем как следует, а вот что ты целыми днями делаешь? Просто валяешься, таращась в потолок, верно? Так же как Микро. Ему-то наверняка все серии Джеймса Бонда за одну ночь снятся. Ведь нервным клеткам тоже надо дать перебеситься. Но у одних они во сне бесятся, а у других наяву.
— Чушь, — отмахиваюсь я.
За меня продолжает Фанни:
— Нет, по-моему, это скорее зависит от того, хочет человек видеть сны или нет. Хочет ли он и вправду видеть столько снов. Такие сны, как у тебя, слишком уж напряженные. Когда я устаю, то предпочитаю спать.
— Точно, Фанни! — подхватывает Шон. — Кроме того, выспаться можно и после смерти!
— Так многие до тебя говорили, дружок. Говорю же, ты кладезь речевых отходов.
— А ты, мелкий спидоносный наркоман.
— А ты, свихнувшийся уродец. — И Шон хихикает, и мы тычем друг в друга пальцами.
— Это еще что? — вскидывается Фанни. — Вы что, совсем ненормальные?
— Нет, — отвечаю я ей, — Ларри Флинт. Так говорит Кортни Лав и, как его там, игравший Ларри Флинта? Так они между собой говорят, потому что любят друг друга, Фанни.
— Да вы без женской руки совсем помешались, — бросает она и баюкает голову Микро у себя на коленях.
— Я-то, когда я валюсь с ног, сплю, — продолжает Шон. — А вот так, лечь подремать и помечтать о приятных вещах — мне такое не требуется. И если мне снится секс, ой, что мне во сне-то с ним делать, может, посоветуешь что, а?
Шон скрывается на кухне и переворачивает кассету. Я сажусь рядом с Фанни, и она устало кладет мне голову на плечо.
— Поддержи меня, — бормочет она, — одолжи мне свое плечо, мой маленький серебряный серфер.
Ее головка совсем теплая. Жар усталости.
Странно, думаю я. Отчего мне снится столько всякой всячины? Может, я сам себя подгоняю во сне, дальше, дальше. Но Шон тоже прав. Если сон у меня был длинный, богатый разного рода событиями, то
