Насколько я помню, первые два раза это были списки. Вы впервые посвящаете каждому приему колонку?
Я рассказывал о своих приемах на семинарах, а затем отвечал на вопросы. Так, у меня появилась «речь» на каждый прием, иногда я брал примеры из журналистики, иногда из музыки, иногда из Шекспира. Как часто бывает, из преподавательской практики я черпал знания, примеры и истории. Я хотел сделать что-то особенное в честь моего 25-летнего юбилея работы в Институте Пойнтера, поэтому я дал себе слово написать небольшое эссе о каждом приеме. Теперь они переведены на несколько языков. Совсем недавно я дал разрешение редактору из Египта перевести приемы на арабский.
Какой прием захватил Вас больше всего, когда Вы начали ими пользоваться?
Мой приятель из Университета Делавэра — Дэннис Джексон — рассказал мне о том, что предложение идет слева направо, о той силе, которую дает постановка подлежащего и сказуемого в начало предложения (Прием № 1). Затем Дон Мюррей научил меня, как выносить сильные слова в конец (Прием № 4). Вместе, эти приемы работают волшебно.
Какой прием самый ржавый (или трудный для использования) в Вашем арсенале?
Лестница абстракции Хайакавы — замечательный прием. Он настолько хорош, что требуется время, чтобы им овладеть. (Прием № 13). Это один из тех магических фокусов, которым не обучают в Хогварте на первом курсе. Я понял вершину и низ лестницы, но только Кэролин Мэйталин предупредила меня об опасности середины, где множится язык бюрократии и политики.
У Вас есть любимый прием, которым Вы пользуетесь так охотно, что есть опасность переборщить?
Я безжалостный истребитель наречий (сначала я написал: «Я безжалостно вырезаю наречия»). (Прием № 3). Я начинаю думать, что я несправедлив в старым несчастным наречиям, что я стал анти- наречник. Еще в моем первом списке в одном приеме была фраза: «Помните, что три — это магическое число». Затем я понял, что три было магическим числом, но есть и магия единицы, и магия двойки. Это привело к глубокому пересмотру этого приема. (Прием № 17). Мне нравится миг, когда я осознаю, что любимое правило неполное, что я должен выдать что-то новое.
Писать серию из 50 статей каждую неделю выглядит как занятие довольно пугающее. Только если Вы не пишите заранее, Вам, наверняка, приходится писать в спешке или когда Вас отвлекают или Вы бьетесь с другим текстом. Какие приемы были самыми полезными в написании «строптивых» статей?
Когда-то я шел с опережением в шесть недель, сейчас — только в две. Но я проделал половину пути. Я взошел на гору, дальше — спуск. Разбить большой проект на маленькие части будет одним из моих следующих приемов. Я сам так работаю. Дон Мюррей говорит: «Страница в день, книга в год». Обнадеживает.
№ 27: Импровизируйте
Используйте языковые находки коллег.
Сразу после вице-президентских дебатов 2004 года, я прочитал остроумную реплику, которая показала, насколько различны внешность и стиль двух кандидатов.
Авторство приписывается радиоведущему Дону Аймасу [Don Imus]. Он описывает разницу между кандидатами, как разницу между «Доктором Думом [Dr. Doom] [74] и Девушкой из рекламы шампуня Breck[75]». Понятно, что жесткий и непреклонный Дик Чейни [Dick Cheney] [76] — это Доктор Дум. А Джон Эдвардс [John Edwards][77], благодаря великолепным волосам, стал миловидной девушкой из рекламы шампуня.
К концу дня, многие комментаторы повторяли эту фразу. В джазе есть такой термин «рифф»: форма импровизации, когда один музыкант строит свою импровизацию на основе музыкальной фразы другого исполнителя. Оригинальная фраза Аймаса трансформировалась в «Шрек против Брек», другими словами, людоед против модели.
Затем у меня состоялся разговор с талантливым коллегой Скоттом Либином [Scott Libin], который пишет о языке политики. Мы начали импровизировать на тему популярных различий двух политиков. «К имени Чейни часто добавляет слово «дядюшка», — сказал Скотт. То есть «ведет себя как добрый дядя». «Но вчера он выглядел скорее как занозушка, а не как дядюшка», — ответил я, закипая от возмущения.
Как два музыканта, Скотт и я стали обмениваться вариантами на тему импровизации. Довольно скоро, Чейни против Эдвардса стали:
Доктор Но против Мистера Глоу.
Холодный взгляд против Хороших волос.
Отмороженный против Стиляги.
Вначале я предложил «Серьезность против Легкомыслия», но Эдвардс скорее лакомый, чем ветреный, поэтому я рискнул: «Серьезность против Зубной нитки».
Авторы собирают удачные фразы и яркие метафоры, иногда чтобы использовать в разговоре, а иногда, чтобы вплести в свою прозу. Конечно, есть опасность обвинения в плагиате, в похищении творческих идей других авторов. Никто не хочет заработать славу Милтона Берля [78] от литературы, воришки чужих удачных находок.
Единственный гармоничный способ — вариации. Практически все изобретения есть следствие ассоциативного воображения, способности взять то, что уже известно, и творчески приложить это к чему-то новому. Говорят, Эдисон разрешил проблему передачи электричества, размышляя о транспортировке воды в римских акведуках.
Подумайте, сколько слов, описывающих старые технологии, мы используем, чтобы называть новые понятия: мы пользуемся файлами, браузерами, мы серфим в интернете, мы жмем на «линки», мы «скролим» мышью[79], и тому подобное.
Точка зрения о том, что все новое знание происходит из древней мудрости, должна освободить писателей от страха нарушения авторского права и жесткого следования догмам. Тогда удачная фраза становится не соблазном, яблоком из райского сада, а средством, чтобы шагнуть на следующий уровень изобретательности.
Позвольте предложить вам пример из моей собственной работы. Когда я переехал из Нью-Йорка в Алабаму в 1974 году, меня коробила манера речи местных теле- и радиожурналистов: а-ля усредненный общеамериканский акцент. Это не была речь южан. На самом деле, их научили сглаживать местный акцент в интересах понятности. Для меня это было более чем странно. Выглядело, как предубеждение перед южным акцентом, болезнь, форма презрения к своей речи.
Когда я писал на эту тему эссе, я достиг момента, где надо было дать имя этому явлению. Помню, я сидел на металлическом стуле за столом, который соорудил из деревянной двери. Как назвать? Как назвать? Это было почти как заклинание. У меня вертелось слово «болезнь». И я вспомнил кличку коллеги- преподавателя. Мы называли его «Болезнь», потому что его настоящее имя было Доктор Джургацит. В моем мозгу выросла цепочка: Джургацит-аппендицит-бронхит. Я чуть не свалился со стула: хронхит!
Эссе, названное «Заразный хронхит», было напечатано на полосе «Мнения» газеты «The New York Times». Я получил письма от Уолтера Кронкайта [Walter Cronkite], Дана Разера [Dan Rather] и других видных журналистов-южан. У меня брал интервью Дуглас Кикер [Douglas Kiker] для телешоу «The Today Show». Спустя два года, я встретил редактора, который принял мое эссе для публикации в английской «The Times». Он рассказал, что ему понравилось эссе, но «продало» его слово «хронхит».
«Каламбур на двух языках, не меньше», — сказал он.
«На двух языках?» — я переспросил.
«Да, слово «кранкхейт» по-немецки значит «болезнь». В старых водевилях комических докторов называли «Доктор Кранкхейт».
Вариации с языком принесут такие плоды, о которых вы и не задумывались. Это позволяет мне дать
