рассвете. Город стоял за каналом. В предутренней синеве едва угадывались очертания зданий. Но на острой башне костела, возвышавшегося над каналом, уже розовели отблески занимающейся зари.
Гертруда на минуту остановилась, окинула город зорким, быстрым взглядом и решительно направилась к мосту.
Каналы окружают Мазайк со всех сторон, войти в город, минуя мосты, невозможно. А на мостах днем и ночью дежурят полицейские или солдаты.
Когда они приблизились к мосту, Гертруда взяла Шукшина под руку.
— Вы мой папа. Мы идем на работу…
Дорога пустынна. Только у моста прохаживаются немецкие автоматчики.
Гертруда говорит нарочито громко, со смехом, будто рассказывает своему спутнику что-то очень веселое. Шукшин в тон ей восклицает по-фламандски:
— О, да! Да, да… Очень хорошо, дочка, очень хорошо!
Автоматчики смотрят в их сторону. Гертруда не обращает на них никакого внимания, продолжает увлеченно рассказывать. Поравнявшись с солдатами, она дружески кивает им головой:
— Доброе утро, приятели! Как дежурилось?
— Барышня, подожди, барышня! — Один из солдат устремился за ними.
— Тороплюсь на работу, некогда! — крикнула Гертруда и помахала солдату рукой. — Приходи в гости!
Они вышли на главную улицу. Небо уже посветлело, но фонари еще горели. Прохожие не встречались.
Из большого серого здания вышло несколько вооруженных немецких солдат. Шукшин прибавил шаг, но Гертруда сжала его руку, заставила идти медленнее. Послышалась громкая отрывистая команда, солдаты вскочили в открытый грузовик, стоявший у подъезда, и машина с бешеной скоростью пронеслась мимо Шукшина и Гертруды.
В следующем квартале их окликнул жандарм-бельгиец, стоявший у высоких железных ворот.
— Эй вы, куда вас несет? Комендантский час еще не кончился!
— На работу, приятель! — крикнула Гертруда. — Нам далеко идти. Может, проводишь, парень?
— Я провожу тебя, чертовка, в полицию!
— Ого, какой сердитый!
Наконец, большие здания кончились, пошли маленькие домишки. Гертруда облегченно вздохнула: «Ну, теперь мы дома!» Только потом Шукшин узнал, что девушка вела его самой опасной улицей — мимо гестапо, жандармерии, казармы охранного батальона. Почему она выбрала этот путь? Гитлеровцам никогда не придет в голову, что партизаны могут пойти ночью главной улицей — мимо гестапо и жандармерии. Гертруда, связная партизан, умела проникнуть в город в любое время.
Они дошли до конечной остановки трамвая и повернули к небольшому двухэтажному дому. Шукшин остался у крыльца, Гертруда вошла в палисадник и постучала во второе окно: три быстрых коротких удара, пауза и еще два удара.
Дверь открылась, и Шукшин увидел пожилую женщину со свечой в руках. Она была в длинном черном платье, наглухо закрывавшем шею; на груди блестел большой железный крест. Она походила на монахиню и одеждой и строгим лицом.
Гертруда объяснила, что привела русского. Женщина, прищурив глаза, всмотрелась в Шукшина и проговорила глухим грубоватым голосом:
— Идите в дом!
Скоро пришли Новоженов и Жан. Хозяйка по узкой крутой лестнице проводила русских наверх и в одной из трех комнат, окна которой выходили на улицу, постелила постель. Несмотря на страшную усталость, Шукшин спал чутко, тревожно. Настороженность не оставляла его даже во сне. Проснулся он от легкого шороха. Открыл глаза и увидел хозяйку. Она, неслышно ступая, подошла к Новоженову, спавшему на узкой кушетке, поправила на нем одеяло. Окна были занавешены плотными шторами, в комнате стоял полумрак. Хозяйка присела на край стула, уставилась на Петра задумчивым, печальным взглядом. Долго сидела неподвижно. Потом, вздохнув, взяла костюм Новоженова, его запыленные ботинки и вышла из комнаты.
Шукшин поворочался с боку на бок на мягкой, пружинившей под тяжестью тела кровати (два года не спал он в кровати!) и, убедившись, что ему все равно не уснуть, начал одеваться. Он уже был наполовину одет, когда снова вошла хозяйка.
— Рано еще, надо спать, спать! — сердитым шепотом проговорила она.
— Не спится, Мать.
— Не спится? Понимаю. Мне тоже не спится. — Она положила на место почищенные костюм и ботинки, посмотрела на Петра. Он спал, запрокинув голову, русые мягкие волосы разметались на подушке.
— Молодой… Там, в России, у него мать?
— Да, мать…
— Бедные матери! А у вас есть дети?
— Нет, только жена. Наверное, думает, что меня давно нет в живых.
Хозяйка опустилась на стул, заговорила задумчиво, глухим голосом:
— А у меня три сына. Три… Один был солдатом, жив ли — не знаю. Может быть, пробрался за Ла- Манш. Говорят, что в Англии много бельгийских солдат. Второй партизанил в Арденнах… — Хозяйка вздохнула, помолчала. Глаза ее, жесткие, сухие, смотрели на Петра. — А младшего фашисты на работы угнали. Где-то в Германии. Я их одна воспитала. Мужа в шахте задавило. Давно это было, давно…
Она поднялась.
— Как зовут-то тебя?
— Константин.
— А, Констан… Мне говорили о тебе, говорили… А меня Елена зовут. Елена Янссен.
Перед вечером пришел Жеф и сказал, что облава еще продолжается. Гитлеровцы охватили большой район, прочесывают леса. Кроме двух батальонов, они мобилизовали жандармерию и отряд Черной бригады. За каналом, в лесу, фашисты схватили трех русских. Эти ребята только что убежали из лагеря. Крестьяне говорят, что на них были куртки военнопленных.
— Слушай, Констан, в Мазайке тоже может быть облава. Квартира Елены надежная, но ее надо оборудовать. Давай сделаем потайной ход в кухне, — предложил Жеф.
Шукшин согласился.
— А в этой комнате надо устроить вторую стену. Да, тебе записка, Констан…
Записка была от Виталия Трефилова. Он сообщал, что бежал с лейтенантом Михаилом Чаловым и находится в доме Старика. Старик — это шахтер Антуан Кесслер.
Шукшин несказанно обрадовался. Трефилов отважен, решителен, и у него опыт работы в разведке. Кроме того, он свободно владеет немецким и фламандским языками. Как нужны отряду такие люди!
— Когда их приведешь? — спросил Шукшин, сжигая записку.
— Сейчас опасно. Пусть поживут у Антуана дня три…
Остаток дня и ночь прошли спокойно. На следующий день вечером на улице появились машины с солдатами и жандармами. Шукшин, наблюдавший за ними из-за шторы, насчитал одиннадцать грузовиков и больше десятка мотоциклов с колясками. По запыленным машинам не трудно было определить, что это возвращался отряд карателей.
Проводив взглядом колонну, Шукшин сказал Новоженову, чинившему башмаки:
— Немцы бросили на облаву крупные силы. Значит, решили, что нас здесь много.
— И пускай считают. Нам это на руку!
— Правильно, Петр. Наша главная задача — отвлечь больше сил врага, заставить гитлеровцев держать здесь войска. Надо так развернуться, чтобы наш отряд им дивизией показался.
Незаметно наступила темнота. Чтобы не зажигать огня, Шукшин и Новоженов улеглись спать.
Шукшин лежал на спине с открытыми глазами и думал, думал. Сердце сжимала тревога: как там
