воинские части.
Одним из таких разведчиков был член Белой бригады старик Вилош из села Бохолт. Он устроился дворником в полк, прибывший из Италии. Вилош подробнейшим образом докладывал обо всем, что делается в полку. Этот живой, словоохотливый старичок с веселым прищуром зорких глаз, аппетитно попыхивавший трубочкой, выведывал у врага такие секреты, что не раз заставлял удивляться даже самого Кучеренко.
Однажды Вилош через связного передал: «Завтра с утра в Пеер пойдет машина за деньгами. Охрана — четыре автоматчика и фельдфебель».
Дядькин решил захватить машину. Кучеренко тотчас же помчался в первый отряд.
На следующий день, поздно ночью, он ввалился в землянку, устало опустился на топчан. «Умаялся, аж ноги Гудят…» Но лицо его светилось радостным возбуждением.
Дядькин сидел у столика, ужинал: перед ним стояла банка мясных консервов. Взглянув на Кучеренко, коротко спросил:
— Сколько взяли?
— Семьсот тысяч.
— Есть хочешь? Придвигайся… Чей взвод ходил на операцию?
— Акимова. Боевой хлопец! В огне не сгорит и в воде не потонет… И люди у него во взводе на подбор, орлы. — Кучеренко присел к столу, отрезал от буханки добрый ломоть хлеба, положил на него мяса. — Машину мы грохнули гранатой, да неудачно. Мотор повредило, и все… Гитлерюги с перепугу зашпарили с автоматов, як очумелые. Ну, думаю себе, плакали наши карбованцы, не взять… А тут Акимов как кинулся, прямо на огонь… И хлопцы разом за ним: Иван Федоров, Петр Ефремов, Иван Гужов, Вася Кабанов, Грудцын…
— И политрук там был?
— Разве Грудцын останется? Настоящий политрук!..
Услышав голос Кучеренко, проснулся Маринов.
— А, Метеор прилетел… Ну что?
— Порядок, товарищ комиссар. Семьсот тысяч.
— Неплохо. Надо будет бельгийцам дать, Иван Афанасьевич. Им тоже трудно живется. Крестьяне еще так-сяк, а рабочим совсем туго. Силиве говорил, что семьи брюссельских подпольщиков голодают.
— Можно половину отдать, обойдемся, — проговорил Дядькин, раздумывая. — Да пользы от этих денег немного. Мало что купишь на них.
Кучеренко отодвинул банку с консервами, закурил сигарету и растянулся на топчане во весь свой громадный рост.
— Есть у меня одно соображение, — проговорил он, закрывая глаза. — Можно продовольствие раздобыть. Мабудь, что и выйдет…
На другой день Кучеренко приехал в третий отряд, к Пекшеву. Командир отряда сидел возле землянки, что-то увлеченно объяснял своему связному Григорию Станкевичу. Кучеренко сошел с велосипеда, отвязал от багажника чемоданчик, бросил к ногам Пекшева.
— Возьми, Михайло, Никитенко тебе трохи деньжонок прислал, а то, говорит, Пекшев со своими хлопцами с голоду ноги протянет. — Кучеренко сел рядом с Пекшевым, вытащил из кармана кусок хлеба с сыром, принялся с аппетитом уписывать его. — Як побачу, Михайло, дуже гарно ты живешь (Кучеренко, когда он бывал в веселом настроении, густо пересыпал свою речь украинскими словами), краще помещика живешь либо того барона, с Эллена… Все отряды на тебя работают. Иванов тебе — сыру, масла. Никитенко — деньжонок… Между прочим, Михайло, Никитенко всю бригаду обеспечил деньгами, да еще бельгийцам добре дал. Первый отряд может работать!
Пекшев молча слушает Кучеренко, недовольно хмурится.
— Велико дело — деньги! Можешь увезти их обратно Никитенко. Если потребуются, — без него достанем… — Пекшев не глядит на Кучеренко, нервно пощипывает ухо.
Начальник разведки незаметно поглядывает на командира отряда, в глазах его прячется хитроватая улыбка. Кучеренко хорошо знает самолюбие Пекшева. Третий отряд, действует активно и смело, проводит одну операцию за другой, но Пекшеву все кажется, что он делает меньше других отрядов.
Кучеренко, сделав паузу, равнодушным голосом, будто между прочим, говорит:
— Мои хлопцы в Кинрой ездили. Говорят, на маслозаводе все склады маслом забиты. Должны в Германию отправить, транспорт ждут. Надо будет Никитенке сказать, чтобы не упустил…
Пекшев снова хмурится, ерзает.
— Кинрой мне ближе, чем Никитенке. Это наш район!
— Расстояние, друже, одинаковое. А ему выдвинуться, проще. Да и с оружием… У Никитенко оружия побольше. Там рядом гитлеровский батальон стоит…
— Батальон… — Пекшев недовольно передергивает плечами. — От завода казарма полтора километра!
— На заводе — охрана.
— Испугал, охрана… Я десять человек возьму, так они склады вместе с заводом опрокинут… Охрана! Будто первый раз…
— Значит, берешь на себя, Михайло? — Кучеренко подумал. — Ладно, как ты есть мой наикращий друг — бери. Целый склад масла… Что только для друга не сделаешь! — Кучеренко вздохнул. — Когда думаешь посылать, хлопцев?
— Сегодня ночью. Мы и без тебя на этот завод нацеливались.
— Нет, ночью не надо. Утром поезжай, раненько. Машину я тебе дам. Она сюда подойдет, к мосту. Только получше маслом нагрузи. Она в Брюссель пойдет. Дядькин так приказал. Подпольщикам Брюсселя помочь надо!
— Понимаю…
Рано утром, за час до начала работы, к воротам маслозавода подошла грузовая машина. В кузове ее стояли два солдата-автоматчика, в кабине, рядом с шофером, сидел плечистый, полнощекий фельдфебель. Это был командира отряда Михаил Пекшев.
В калитке показался полицейский. Пекшев сердито посмотрел на него из-под припухших век, громко крикнул:
— Открывай ворота, долго я буду ждать!
— Сию минуту, господин фельдфебель!
Загремел замок, заскрипели тяжелые чугунные ворота. Машина въехала во двор.
Как только ворота закрылись, Григорий Станкевич и Иван Горбатенко выпрыгнули из кузова и в одно мгновение связали полицейского. Второго полицейского нашли в конторе, он храпел на директорском диване, положив винтовку рядом. Станкевич взял оружие, толкнул полицейского прикладом.
— Эй, вставай! Ишь ты, разоспался!
Полицейский вскочил, ничего не понимая. Он не успел прийти в себя, как был связан и с кляпом во рту брошен на диван.
Пока Станкевич и Горбатенко обезоруживали охрану, вторая группа, в которой находились Петр Бохан, Алексей Федюшин, Григорий Дресвянкин и четверо бельгийцев, уже орудовала в складе.
Машину нагрузили ящиками с маслом так, что пришлось обвязывать ее веревками. Так же щедро нагрузили и подводу, которая въехала во двор следом за автомашиной (лошадь дал Джек Суре). Оставшиеся штабеля ящиков облили бензином, оборудование цехов, моторы разбили ломами.
Машина выехала из ворот и, свернув на шоссе, помчалась с большой скоростью. Когда она поравнялась с казармой немецкого батальона, Григорий Станкевич, сидевший на ящиках, помахал часовому: «Гутэн моргэн!» Часовой что-то крикнул в ответ и громко рассмеялся.
В четырех километрах от Кинроя, где дорога проходила около леса, машина остановилась. Русских партизан сменили бельгийцы. Машина пошла в Брюссель…
Из третьего отряда Кучеренко поехал в Бохолт, к учителю Жану Коллу, своему большому другу и первому помощнику. Колл, внешне тихий, робкий человек, в делах был смел до дерзости, находчив и, подобно Метеору, неутомим. Он постоянно разъезжал между городами Бреем, Пеером, Аасселтом,
