достать. Тогда начали дверь резать. Тарбаев слушает шаги часового, а Соколов ножичком работает… Всю ночь резали. Утром стружки схоронили в солому, разрез пылью затерли. А полицай, который баланду в камеру приносил, заметил. Понимаешь, заметил — и не сказал. Вечером, когда второй раз пришел в камеру, шепнул Соколову: «Если, мол, что задумали, — так делайте, завтра будет поздно». Видать, у этого полицая в душе еще что-то осталось… Ну, наступила ночь, и они опять работать начали. А дверь толщиной в два моих кулака… Попробуй-ка прорежь перочинным ножичком! Соколов все руки искровянил. Мозоли кровяные полопались, кости повылазили, а он режет. Да, у этого парня воля! К концу ночи кончили. Дождались, когда часовой зашел в дежурную комнату — он часто туда заходил, — и вынули доску. Соколов вылез первым, стал у двери дежурной комнаты. Только часовой вышел, он его за глотку. Без звука прикончил. Взяли автомат и ушли. Можно сказать, с того света вырвались… Ты не спишь, Иван?
— Нет. Думаю…
— Что же, будем спать. А Воронков где? Опять в первом отряде… Генштаб наш все в командировках! — Кучеренко поднялся, погасил лампу. Вытянувшись на нарах, неожиданно рассмеялся. — А знаешь, Иван, что сообразил этот Вито Дюйвол? Вернулся в лес и спрашивает своих хлопцев: «Ну как операция прошла, как вражеский эшелон — навернули?» Те переглядываются, никак не поймут — не то шутит командир, не то всерьез спрашивает. А он и говорит: «Выходит, если командир в гестапо попал, так и в кусты можно? Я же, говорит, не отменял приказа. Уничтожить — значит уничтожить! Точка». И в ту же ночь повел хлопцев железную дорогу рвать…
— Вот это молодец! — откликнулся Дядькин. — Это — командирский характер… Когда мы с ним встретимся?
— Договорились, что приедешь через два дня. Ехать за Хасселт, в Стокрой. От нас километров тридцать пять — сорок. В Стокрое найдешь ППД…
— Что это еще за ППД?
— Конечно, не пистолет-пулемет Дегтярева. Ребята так одного бельгийца прозвали, Вальтера Кютэ. Говорит, как с пулемета шпарит… Старикан надежный. Через дом этого Кютэ около сотни наших прошло. Не дом, а перевалочный пункт…
Миновав Хасселт, Дядькин и Пьер к вечеру въехали в Стокрой. Маленький ветхий домик Вальтера Кютэ с подслеповатыми окнами и почерневшей от времени черепичной крышей отыскать было не трудно. Дядькин смело подъехал к усадьбе и спросил стоявшего возле ворот рослого стройного юношу, дома ли Вальтер.
— Дома, заходите, — ответил юноша, внимательно поглядев на Дядькина.
Посреди двора, у колодца, спиною к воротам стоял старик в большой войлочной шляпе, до того рваной, что из дыр вылезали пучки сивых волос. Старый суконный пиджак был залатан разноцветными и разношерстными лоскутьями.
У ног старика копошились пестрые, взъерошенные куры. Он пальцем сбрасывал им корм с большого круглого подноса, который держал, прижав к животу.
Пьер окликнул старика. Старик поставил поднос на колодец и медленно повернулся. Лица его не было видно: под ярким солнцем блестели одни очки, непомерно большие; сивые перепутанные волосы, вылезшие из-под удивительной шляпы, закрывали весь лоб. Одеяние старика спереди было еще пестрее, чем сзади. Из-под бахромы штанин выглядывали деревянные туфли, потрескавшиеся от старости и скрепленные в целое полосками белой жести.
Догадавшись, что перед ним русский, старик издал радостный крик и бросился к Дядькину, гулко шлепая деревяшками.
— О! Камерад… О! Я рад видеть тебя, я ждал весь день… Мне сказали еще вчера, что ты придешь. Тут был наш Дезире, потом еще парень оттуда, от вас… О, грос парень! Великан! О! — старик сыпал словами, как из пулемета. Дядькин усмехнулся: «Действительно, ППД…»
Старик снял очки, и теперь Дядькин мог видеть его лицо, сплошь испещренное мелкими морщинами. На этом маленьком, необычайно добром лице светились, как два огонька, яркие, веселые глаза.
— Смотри, отец, они весь корм съедят! — сказал Пьер, показывая на кур, облепивших блюдо.
— Пусть едят на здоровье, сынок. У меня праздник, и у этих пеструх пусть тоже будет праздник. Когда ко мне приходит русский — у меня праздник! — На лице старика появилась радостная улыбка.
У этого маленького старичка было большое, доброе сердце. Днем и ночью он ходил по лесам, окружавшим Стокрой, разыскивал русских военнопленных, бежавших из лагерей Хоутхален, Бееринген, Цварберг. В молодости старик был охотником. Он знал все лесные дороги и тайные тропы, умел ночью пробираться по лесной чаще так же быстро и бесшумно, как и днем. Он безошибочно угадывал, где и когда прошел беглец, отыскивал его, укрывал в своем доме, одевал и кормил, отдавая последнее, а потом переправлял к партизанам.
Дмитрий Соколов, его друг Костя Тарбаев и еще четверо русских, которых Вальтер встретил первыми, жили недалеко от села. Вальтер часто приходил к ним, приносил продукты, одежду.
Старик ввел гостей в дом. В комнате, низкой, но довольно просторной, было чисто и прохладно. Вошла худенькая, болезненно-бледная девушка. Застенчиво улыбнувшись Дядькину и Пьеру, поставила на стол большую сковороду золотистых карпов и миску дымящейся картошки.
— Хорошие люди всегда приходят к ужину, — проговорил старик, приглашая к столу. — У меня и вино найдется! — Старик хитровато подмигнул Дядькину и полез в буфет. — Ого! Почти полная бутылка… Это доброе, старое вино, камерад! — Старик постучал пальцем по бутылке и снова подмигнул Дядькину. — Русские парни любят крепкое вино. О, русская водка! Я знаю, камерад…
— Вито Дюйвол сюда придет?
— Сюда, сюда. Вот станет темно, и он придет. Вита Дюйвол ничего не боится. О! Мы сердцами сошлись. Я, когда был молодым, тоже храбрым был. Я люблю, камерад, храбрых людей. С Вито Дюйволом нам стало веселее жить. Вито Дюйвол… О! Я слышал, у вас еще есть Ян Бос. Он где-то далеко, этот Ян Бос, но я слышал! От бельгийцев слышал… Может быть, ты видел этого Яна Боса, парень?
— Приходилось. — Дядькин положил в тарелку жирного карпа, незаметно улыбнулся.
— Какой же он, этот Ян Бос? — Старик поближе подсел к Дядькину. — Грос, богатырь, а?
— Да нет, какой он богатырь. — Дядькин переглянулся с Пьером, который с трудом сдерживал смех. — Небольшой такой, худой…
— А у нас говорили, что богатырь. Русский богатырь, — разочарованно ответил старик. Он отпил немного вина, громко почмокал и опять поглядел в лицо Дядькину, хитровато прищурив глаза. — А может, парень, ты и не видел этого Яна Боса? Шутишь, наверное, а?
— Да нет, не шучу. Когда-нибудь я познакомлю тебя с ним.
— Познакомишь? О! Я тебе скажу спасибо, камерад. Ян Бос… О! Давай выпьем за этого храброго парня!
— Можно. Парень он, кажется, неплохой…
Старик выпил, поставил на стол рюмку и, повертев ее, сказал с неожиданной взволнованностью:
— Меня другой раз спрашивают: «За что ты их так любишь, старый Вальтер, этих русских ребят? Можно подумать, что они принесли в твой дом богатство!» Что они понимают эти люди, что понимают… Русские — это наша свобода. С Красной Армией к нам идет свобода, жизнь. Мы слышим ее шаги, камерад, сердцем слышим…
В комнату вошли Соколов и Тарбаев. Соколов, низкорослый, широкий, крепкий, неторопливо подошел к Дядькину, протянул руку и скупо, сдержанно улыбнулся. Усевшись рядом со стариком, стал спрашивать его о каких-то бельгийцах. Дядькин уловил два имени: Дезире, Морис.
Только когда ужин был закончен и Вальтер поставил на стол железную банку с табаком, Соколов, повернувшись к Дядькину, спросил:
— Значит, решили с нами познакомиться? Дело неплохое! Можно сказать, соседи, а друг друга не знаем.
— Кое-как вас нашли. Замаскировались так, что даже наш Метеор не мог нащупать… Как вы тут живете?
— Как живем? — Соколов неторопливо скрутил папироску, стряхнул с брюк табачную пыль. — Трудно живем, товарищ Дядькин. Разве тут леса? Раскидались на двадцать верст…
