— А что, у вас не воровали?
— Да нет. Раз был случай, один щенка украл. Лайка хорошая была. Мы за ним верст сто шли. Ушел. На лыжах ушел. Мы только его дом сожгли, чтобы на воровство заводу не было.
Архипова, как мне сказали, убило снарядом уже в 1944 году под Ригой. Вместе с ним погиб его помощник Колесов и наш телефонист Чикин.
Был в городе у дяди Вити. Это не родич, а старый друг родителей. Он чахоточный.
У него в гостях два инвалида из госпиталя. Солдат без ноги и красивая девушка без кистей двух рук. У нее на руке широкое резиновое кольцо-браслет. Под него воткнута ложка. Солдат уговаривает ее выйти за него замуж: 'Я тебя мыть буду'.
22 октября 1942 года переезжаем в Автово. Мой узел связи промежуточный, в подвалах больницы Фореля. Штаб в Автово. Линии идут влево в Дачное, вперед — через парк Александрино с дворцом графа Чернышева, наверх — на НП, который в башенке, и назад — в штаб.
На башенку ведет обрушенная каменная винтовая лестница. Наблюдатель со стереотрубой сидит в платяном шкафу. Записывает, откуда куда стреляют немцы. Эпоха контрбатарейной борьбы.
В подвале есть действующая пара городских проводов телефона. При ней дежурный, кажется, из погранвойск.
В бумажки из историй болезни умалишенных царской эпохи этой больницы получаем паек.
Парк. В пустом подвале дворца полковые разведчики обсуждают план операции. Сидят на пустых железных койках. (Такие койки валяются на месте разрушенных домиков Дачного.) Молоденький лейтенант в щегольской фуражке говорит: 'Там мины'. Сзади на него налетает круглолицая рябая девица, с хохотом надвигает фуражку ему на глаза: 'Трусишка, там 'О', делает кружок пальцами, ноль мин!' — 'Отстань, Кошка'.
Сейчас бывший снайпер Мария Кошкина — медсестра на Мясокомбинате.
Тюкин. Невысокий, широколицый сибиряк. Хороший солдат. Пришел из-под суда: хранил отцовский обрез и убил в тайге лося. На рассвете часами стоит у залива в камышах. (Где теперь Северо-Западный намытый район застройки.) Хочет подстрелить утку из автомата.
Появился новый начарт (сначала как нач. штаба) Павлов. Требователен и по делу, и ради издевательства. Вот первое знакомство: я на линии, он говорит с Куклиным: 'Почему связи нет? Меня соединяют по обходным линиям!' Я вмешиваюсь: 'Вы же говорите по этой линии'. Визг: 'Куклин! Ты видишь, какие у тебя телефонисты. Вмешиваются в разговор. Прислать его под арест!'
1 декабря снова упек меня под арест за хождение в пустую квартиру верхнего этажа: 'Страна Вас учила, на копейки строила, а Вы ломаете!'
Он всегда чуть прав. Но его уроки оскорбительны. Вот много позже разговор его в телефон с начартом полка: 'Почему опоздала схема?' Тот объясняет. 'Нет. Ты приди доложи лично. Хоть ты и Коряга (фамилия), но я тебя выпрямлю'. Тот приходит по грязи ночью за несколько верст. 'Иди, иди, все ясно. Опоздает схема на минуту — всегда будешь приходить'.
Позже, когда командир 167 АП попросил: 'Отдай мне Залгаллера, я его начальником связи сделаю', — ответил: 'Воспитай кадры, потом разбрасывайся'. Но именно он в августе 1943 г. вручил мне первую награду.
Куклин. Как-то начальник штаба артиллерии 42 армии собрал офицеров дивизии. Проверяет умение готовить данные для стрельбы. Дежурящий по штабу наш комвзвода связи Куклин решал задачи лучше всех.
…И вот его отзывают в штаб армии. Дела проводной связи перешли фактически на меня. Я стал старший сержант, и.о. комвзвода. А Куклин был потом награжден за участие в планировании артиллерийского огня при снятии блокады.
В 1965 г. я услышал в Райкоме КПСС на конференции: 'Не разобравшись, исключали в Гипроникеле, за переплату рабочим в экспедиции, инженера Куклина'. Сейчас он главный инженер института Гипроникель.
Приятно встречать его улыбку. Мы иногда видимся, когда утром идем на работу.
На шоссе от Автово к Стрельне, справа от трамвайных путей натянуты на высоких кольях рыбачьи сети. Маскируют движение от немецких наблюдателей с завода 'Пишмаш'. А Кировский завод работает у них на виду. Раненых увозят после обстрелов прямо из цехов.
После развилки, где налево — на Красное село, отдельно, чуть на горке развалины двухэтажных корпусов хорошо смотрятся на закате. Это — 'Клиновские дома'. В их подвалах и я спал ночь. За ними — 'Красные развалины' — там боевое охранение.
Весной 1943 г. на правом фланге — боевое охранение в камышах. Там, говорят, стояли одно время штрафники. В землянках — талая вода до нар.
Примерно май 1943 г., разведка боем у Лигово. Идет штрафная рота за языком. Рота не наша. Но мы с Тихоновым тянем за ними связь для артобеспечения.
…Окоп перекорежен снарядами. Провода изорваны. Накидана колючая проволока. Вдоль окопа лежит раненый. Просит не наступать на раздробленную ногу, приходится ступать ему на живот. Работаем вдвоем с Колькой Тихоновым.
…Идет офицер, чистенький, из тыла: 'Почему не приветствуете?' Колька: 'Что-о-о!!?', — и пошел на него, скалясь, как зверь. Тот попятился и схватился за кобуру. Колька, тыча вперед пальцем: 'Ложка там у тебя! Ложка! Чтобы жрать!.. Вынь, я тебе горло перегрызу. Ну, вынь, вынь!' Офицер попятился и ушел.
…В окопе стоит пехота. Обстрел. Приходится выскочить наверх, обегать их. Крики: 'Эй, связисты, живая смерть! Хохот'.
…У асфальтового шоссе переход не прокопан. Перебегаем под пулями. Вяжу порывы. Снова идут снаряды. Кидаюсь в канаву. Там — труп с разорванным животом, стою поперек него мостиком. А сзади — тяжелый удар в шоссе, и поднявшиеся комья молотят в спину.
…Сматываю обрывки, прокладываю новую линию ближе к немцам, почти под окнами занятого ими дома. Там тихо. Туда не бьет ни та, ни другая артиллерия, боясь попасть по своим. Связь работает.
…Рев. Идут в воздухе наши ракеты. Сначала думал — в нас. Первый раз увидел ракеты 'Иван — долбай'.
…Ротная кухня, видимо штрафной роты, спешит раздать еду кому попало, чтобы быстрей уехать. Заблоцкий, обычно берегущийся, несется с бадьей из жести так, что только палатка развевается.
Бой удачный. Притащили языка, раненого. Был он радистом в Гатчине (подслушивал наши рации, по 'почерку' радистов следили за перестановкой частей). Потом — офицерское училище и 'практика' на передовой. Здесь и попался.
Помню, уже из другого боя, идет знакомый лейтенант. Нижняя челюсть снесена осколком. Целый язык, как галстук, лежит на шее. Страшные, тоскливые глаза. Встречные сами молчат, жестами показывая ему дорогу.
Был в дивизии снайпер Алоян. Молодой. Убил около двадцати фашистов. Потом — сам попал под пулю: чиркнула по затылку. Умер не сразу. Любили его. Кажется, была рота его имени. Было это под Лиговым. Теперь там городские улицы. Назвали бы хоть одну улицей Алояна.
Вторую годовщину создания дивизии празднуют на вечере в Доме культуры им. Горького.
Танцую с телефонисткой штаба Валей Меньшиковой. Ухаживающий за ней командир дивизии Введенский спросил: 'Что за сержантик?' Подходит наш комбат: 'Отвяжись, всей батарее хуже будет'.
Через год стояли в насыпи у отвилки в аэропорт. Нач. штаба Полянский, немолодой полковник (помню, он играл с ней в шахматы), женился на ней. Потом, отчасти из-за этого, ушел из дивизии… А потом — всплыла его семья, и она осталась одна.
Встретил ее после войны. Студентка филологического. Говорит: 'Никому не говори, что я была на фронте. Я и медали спрятала'.
7 июля 1943 г. дивизия снова на Московском проспекте.
Начарт со штабом вдруг переехал в Пулково. Помню в главной башне телескопа сидит машинистка. Вокруг — двойные кирпичные стены, оббитые снарядами… Но через пару дней уезжаем, оставив на горе НП.
Письмо об измене жены получил в июле-августе. Писала ее мать: 'У Нины нет сил написать… Она ждет ребенка'. (Потом сразу мне это же написал Соколин.)
