– А я готова состязаться с тобой хоть сейчас, несмотря на больную щиколотку и все остальное.
– И не надейся. Еще одна такая гонка, и я должен буду привязать к седлу себя.
Это признание в слабости несколько охладило гнев Виктории.
– Ты же знаешь, что мой дядя помчится за мной. Всем будет меньше хлопот, если ты просто отпустишь меня сейчас. Тебе будет только хуже, если ты развяжешь боевую перестрелку. Ты можешь рассказать шерифу, что пытался, но потерпел неудачу.
Тринити тронуло, что даже теперь Виктория беспокоилась о нем. Все чувства, которые он старательно отгонял в течение этого дня, грозили вырваться на свободу.
Тем не менее ее слова уязвили его. Уязвили тем, что она считала, будто он может потерпеть неудачу.
Никакая угроза, никакая опасность никогда не могли свернуть его с намеченного пути. И никогда такого не случится.
Много раз его гордость достигнутыми успехами и вера в справедливость его занятия были единственным, что держало его на плаву. Ее слова и его собственная слабость грозили лишить его этой поддержки.
– Ты отправляешься назад в Бандеру.
– Никогда! – горячо воскликнула Виктория.
Шум, производимый продиравшимися сквозь подлесок лошадьми, помешал Тринити ответить ей. Он отвязал веревку с одной ее ноги и поднял ее в седло, старательно держась подальше от ее зубов. Прежде чем она сумела ухватиться за луку седла и погнать лошадь вперед, Тринити просунул руку под брюхо лошади, взял болтающийся конец веревки и прочно обвязал ею вторую ногу Виктории.
Он знал, что сделал ей больно, потому что Виктория сморщилась. Но она ничего не сказала, и он тоже промолчал.
– Держись крепче за луку и плотно прижми колени к бокам лошади.
– Я умею ездить верхом, – сказала она сквозь стиснутые зубы.
Он видел, как она зажмурилась и судорожно глотнула.
– Ты слишком сильно затянул веревку.
Он понимал, чего стоило ее гордости это признание.
– Скажи, когда станет легче, – произнес он, ослабляя веревку. Виктория не проронила ни слова, но он понял, когда боль ее стала меньше, по тому, как обмякло, расслабившись, ее тело.
Убедившись, что она связана крепко, чтобы плотно держаться в седле, Тринити взял повод ее лошади и привязал к луке своего седла. Затем он набросил веревку на шею лошади Виктории и тоже привязал ее к своему седлу.
– Знавала я женатых людей, которые были менее прочно связаны, – ехидно заметила Виктория. – Не боишься, что я тебя пристрелю?
– Ты никогда не станешь в меня стрелять. Тринити сам удивился вырвавшимся у него словам.
– Продолжай так думать. Попробуй оставить без присмотра свое ружье и револьверы, лишь бы доказать, что ты прав.
Тринити рассмеялся:
– Это будет значить, что я тебя подначиваю. Это будет как вызов. Тогда, даже если ты не хочешь пристрелить меня, ты будешь считать делом чести сделать это, чтобы доказать свою храбрость.
– Неужели мужчины и правда так рассуждают? – Виктория, казалось, была поражена услышанным.
– В общем, так.
– Думаю, даже Бак не настолько туп.
Тринити почувствовал, как его захлестнула волна ярости. Он спокойно отнесся к тому, что Виктория была с ним не согласна. Он ожидал этого. Но его взорвал тон, каким она произнесла «даже Бак».
– Так считает каждый уважающий себя мужчина. Особенно здесь, на западе. Если тебе не хватает храбрости, можешь возвращаться на восток.
– У тебя получается, что на востоке живут одни трусы и бездельники.
– Я не это имел в виду, – отозвался Тринити. – Запад требует от мужчины готовности поставить на кон свою жизнь.
– А если он потерпит неудачу?
– По крайней мере будет знать, что умер как мужчина. Достойно.
– А его жена? Она тоже будет это знать?
– Конечно, Настоящая женщина не захочет быть замужем за трусом.
– Может быть, мне лучше позволить тебе меня повесить. Я явно не принадлежу этим краям.
– Что ты хочешь этим сказать?
Но Виктория промолчала. Тринити несколько раз попробовал вернуться к этому разговору, но она на его реплики не отвечала.
Почему она так презирает черты, являющиеся основой характера мужчин, где бы они ни жили? Обычно женщины ведут себя по-другому. Он знал это, не раз наблюдая, как женщины подначивают своих мужчин. Он наблюдал это в салунах, на старательских заявках, даже на нищих фермах.
Собственно говоря, именно эти качества Бака и ее дяди помогли освободить Викторию из тюрьмы. Или она думает, что раз все прошло успешно, в этом не было риска для жизни?
И еще одно озадачивало его. Почему она сначала дралась так отчаянно, а лотом вдруг сдалась? Даже перестала вырываться.
Он не мог понять Викторию. Впрочем, он вообще не понимал женщин. Возможно, теперь он бы понял Куини, но не тогда... в юности.
Но он не верил, что Виктория похожа на Куини. Обе убили своих мужей, но на этом их сходство кончалось.
Виктория не сомневалась, что не сможет больше ни мили оставаться в седле. Они уже ехали несколько часов без остановки. Вскоре после того как Тринити поймал ее, он нашел свою вьючную лошадь и теперь ехал, не останавливаясь ни на минуту.
– Можешь получить сколько хочешь вяленого мяса, – сказал он, когда она объявила, что голодна, – но мы не можем останавливаться, чтобы что-то сварить. Я хочу отъехать от ранчо как можно дальше.
– Это не имеет смысла. Мой дядя найдет и убьет тебя.
– Вероятность этого и заставляет меня двигаться, – ответил Тринити, и насмешливая улыбка на миг смягчила суровость его лица. – Мне совсем не нравится перспектива отбиваться от дюжины вооруженных мужчин и одновременно следить за тобой.
– Не тревожься. Это недолго будет твоей проблемой.
– Ты, видимо, очень уверена в Баке?
– Почему бы нет? Он вызволил меня из тюрьмы в Бандере так, что никто этого не заметил, и защитил от нескольких человек вроде тебя.
– Я все-таки взял тебя в плен.
– Только потому, что мы... потому что я потеряла бдительность.
Некоторое время они ехали молча.
– Солнце село час назад, – переменила тему Виктория. – Может, остановимся?
– Нам нужно еще проехать всего несколько миль.
– Уже так темно, что я не вижу, куда еду.
– Я все вижу.
– Ты что, стараешься убедить меня, что способен видеть в темноте? Какими еще сверхчеловеческими способностями ты обладаешь? Нет, лучше не говори. Перечисление множества твоих навыков наверняка убьет у меня всякую надежду на побег. И моя задница так болит, что я живу лишь надеждой вернуть эту боль полной мерой.
– Готов обменять мои царапины на боль твоей задницы.
– Я и не думала, что мужчины Запада чувствуют боль. Я считала, что вы принимаете, не дрогнув, пули, кулаки, пинки – словом, все неприятности, которые может причинить вам человек или зверь.
– Не знаю, как насчет Бака, а я боль ощущаю. И эти царапины чертовски болезненные.
