чувство, будто он наслаждается чем-то приятным, но не может сообразить, чем именно. Однако чувство это не проходило. По правде говоря, по мере того как он готовил обед, ел его и убирал потом, оно становилось все сильнее.
К тому моменту как он собрался лечь спать, он только что не мурлыкал от удовлетворения. Почему? Что привело его в такое состояние?
Его взгляд упал на Викторию, и он понял, что дело было в ней.
Странно было находиться в хижине со спящей поблизости женщиной. Словно быть женатым... По крайней мере, подумал он, женатые, вероятно, так себя чувствуют. Он никогда всерьез не рассматривал такую возможность. Он не хотел, чтобы его жизнь оказалась под контролем женщины, которая будет заставлять его делать то, что он не хочет.
Но если так будет не всегда... то, пожалуй, в этом нет ничего плохого. Виктория обладала такой легкостью в обращении, что мужчинам было уютно в ее присутствии. В этой простой хижине, где не было никаких женских мелочей, ощущалась какая-то домашность.
Он откинулся на стуле и уставился в огонь.
Любой мужчина, увидев Викторию, не мог не представить себе, какое блаженство будет оказаться в ее объятиях. Понимала она это или нет, но она была создана для любви. И если ему повезет, он докажет ей это прежде, чем они распрощаются.
Но Тринити задумался и о другом, что раньше никогда не приходило ему в голову. Например, о том, чтобы создать дом. Об этом невозможно было и мечтать, пока он гонялся за преступниками. Он никогда не делал на этом деньги. Наоборот, денежное обеспечение этой работы забрало большую часть добытого им золота. Погоня за преступниками была делом дорогостоящим. Он подолгу не бывал дома, так что не мог построить дом и привести в порядок ранчо или наладить какое-нибудь дело.
Он стал думать о том, чтобы на многие годы осесть на одном месте, чтобы рядом были друзья, чтобы завести семью и быть связанным с некоторыми людьми нерушимыми связями.
Это означало полную перемену образа жизни, образа мыслей, всего, чего он ждал от жизни. Это означало трезво посмотреть в глаза себе самому.
Тринити знал, что не готов это сделать.
Они сидели перед огнем за столом. Тринити состряпал обед и вымыл посуду. Виктория проснулась в сумерках.
Пришла пора ложиться в постель, но никто из них не решался сделать первое движение.
– Дождь кончается, – промолвил Тринити. – Мы сможем уехать рано утром.
– А мы не столкнемся с теми людьми?
– Они уже, должно быть, в ста милях к западу отсюда.
Наступило молчание.
– Сколько времени, по-твоему, займет у нас путь до Бандеры?
– Это зависит от того, в каком режиме ты согласна ехать.
Снова повисла тишина.
– Разве ты не хочешь дождаться своего друга?
– Нет. Он может отсутствовать неделями. Может быть, он отправился продавать свое стадо. У него коровы хорошей породы.
– Как ты собираешься найти Чока Джиллета?
– Пока не знаю. Я надеюсь, что Бен подскажет мне это. Он знает практически каждого ковбоя отсюда до Галвестона.
Молчание.
– Что будет, если ты не сумеешь отыскать Джиллета?
– Я его, непременно отыщу. – Тринити встал и потянулся. – Пора ложиться. Пойду проверю, как там лошади.
Когда Тринити вернулся, Виктория была уже в постели и свет был потушен. Он подбросил в огонь несколько поленьев. Небо прояснилось, но с севера подул холодный ветер. Они находились на высоте примерно трех тысяч футов над уровнем пустыни, так что ночь здесь должна быть холодной.
Тринити расстелил на полу свои спальные принадлежности и разделся. Он намеренно повернулся при этом спиной к Виктории. Она крепко спала, но он не доверял себе. С того дня в горах, когда он ее поцеловал, ему было все труднее и труднее держать руки при себе и не прикасаться к ней.
Тогда он убедил себя, что поцеловать ее можно, так как это часть плана по ее заманиванию, что это нужно, чтобы завоевать ее доверие. С тех пор он старался держаться на расстоянии, частью из-за того, что она после похищения не желала иметь с ним ничего общего, частью потому, что ни он, ни она не знали, как вернуть прежнюю легкость в их отношениях.
Тот факт, что он везет ее назад в Бандеру, также не способствовал добрым отношениям. И не важно было, что она едет с ним добровольно. Он по-прежнему ставил под угрозу ее жизнь. Он втягивал ее в одну опасную ситуацию за другой. Он готов был стрелять в ее дядю. Все это никак не могло послужить основой для рождения доверия и любви.
Но все-таки он хотел, чтобы она ему доверяла. Л вот чего он хотел больше всего – это нравиться ей.
«Не будь глупцом, – твердил он себе. – После того, что ты сделал, ни одна женщина не станет относиться к тебе так, как ты этого хочешь. Даже если ты ее отпустишь. Единственный способ исправить то, что ты натворил, – это доказать ее невиновность».
Но он не хотел ждать так долго. Он был здесь и сейчас. Его тело изнывало от желания прикоснуться к ней, еще раз ощутить упругую нежность ее кожи. Он придвинулся ближе к ее постели.
В свете огня печурки он мог хорошо ее рассмотреть. Она лежала тихо и по странной привычке закусывала во сне нижнюю губку. От этого у нее был такой вид, словно ей снится кошмар.
Он почувствовал угрызения совести. Если ей снится страшный сон, это он тому виной. В своей «Горной долине» она жила в покое и безопасности, но он не мог жалеть, что приехал туда. Что бы с ним ни случилось дальше, он никогда не забудет Викторию и никогда не пожалеет, что отыскал ее.
Он задумался, не замерзла ли она. Пока она спала, он отыскал легкое одеяло из мягкого хлопка. Хотя нынче ночью – вот уж ирония судьбы – ей скорее понадобится толстое одеяло из конского волоса.
Отсветы пламени мелькали на ее щеках. Нижняя губа у нее изогнулась в легкой улыбке.
В тусклом свете густые ресницы казались черными. Было странно видеть ее с закрытыми глазами.
Тринити больше не мог сдерживаться. Придвинувшись еще ближе, он дотронулся до ее щеки и позволил своим пальцам насладиться мягкой нежностью ее кожи. Кончиками пальцев он очертил контур ее подбородка, скользнул по гладкости губ. Ему понравилось их тепло.
Еще ему понравилась неподвижность, сопровождавшая ее сон. Она вливала в его душу покой. Он и не помнил, когда испытывал подобное чувство. Но близость к ней заставляла его кровь кипеть и жарко бурлить в жилах, а мускулы ныть от напряжения. Желание переполняло его. Но в то же время какая-то безмятежность, казалось, проникала во все клеточки его тела, доходя до самой глубины существа. Странно, что близость этой женщины порождала в нем противоречивые эмоции, которые тем не менее прекрасно уживались друг с другом.
Она казалась такой хрупкой и нежной, такой деликатной... и он боялся, что она сломается. Однако наяву она смогла оставаться три дня в седле и воевать с индейцами так же храбро, как он.
Он коснулся ее волос, густых и тяжелых и в то же время шелковистых и послушных. Он жаждал погрузить в них руку, обвить ими пальцы, скрутить, заплести их... но не решался. Это ее разбудит.
Он дотронулся до каждой части ее лица. Словно слепой, Тринити осязанием запоминал лицо женщины, которую любил. Он вбирал в себя его форму и текстуру.
А затем он ее поцеловал. Он не должен был этого делать, но сделал. Это был легкий поцелуй, нежнейшее прикосновение к ее губам. Так много и так мало. И совершенно недостаточно.
Он поцеловал ее снова. На этот раз не так легко.
Она пошевелилась.
Он отпрянул, уверенный, что она проснется. Но она не проснулась. Он не мог вернуться к своей постели. Он испытал пьянящий вкус ее рта и должен был сделать еще глоток.
Тело Тринити так напряглось, что он задрожал. Брюки больно врезались в тело, но он не сделал
