— Да что это такое, Марианна! — воскликнул он. — Виделав ты его где-нибудь, что ли?
— Отец, — ответила девушка, оправившись от изумления, это тот лыцарь, который спас мне жизнь.
— Спас тебе жизнь? Как? Что? Когда? — вскрикнул изумленный полковник, отступая теперь в свою очередь от недоумения назад.
— В лесу… когда кабан подсек ноги моему вороному. Лицо полковника просияло.
— Так это ты? — заговорил он радостно, делая шаг навстречу Мазепе. — Господи Боже мой! Вот-то радость! Ну, иди ж, идя сюда, дай я тебя расцелую да подякую, ведь большей услуги мне никто не мог учинить: вот эта упрямая дивчина у меня одна. Ха-ха! А я-то еще тебя и в хату не хотел пускать! Вот старый дурень, ей-Богу! — с этими словами полковник крепко обнял Мазепу и запечатлел на его щеках три звонких поцелуя и, отстранившись от Мазепы, но все еще держа его за руку, произнес с лукавой улыбкой: — А ты отчего мне сразу не сказал? Ей-Богу, чуть-чуть не довел до греха!
— Да как же мне было сказать? — улыбнулся Мазепа. — Ведь я не знал, что прекрасная панна — дочь пана полковника и живет в этом диком лесу.
— Не зови меня панной, казаче, — ответила гордо девушка, мы с батьком польского шляхетства себе не просили, — зови меня Марианной!
— Вот какая она у меня «запекла», — подморгнул Мазепа Гострый, — дворян новых не терпит горше жидов.
— Если ты позволила называть тебя так, Марианна, то поверь мне, это будет гораздо приятнее, чем называть тебя ясноосвецоной княгиней, — поклонился девушке Мазепа, — но имени твоего я не забыл, я только проклинал себя тысячу раз за то, что не спросил тебя, чья ты дочь и где проживаешь.
— Зачем же тебе понадобилось это?
— Прости меня на прямом казацком слове: хотел еще раз увидеть тебя, потому что такой отважной и смелой девушки я не видел нигде и никогда.
На щеках Марианны выступил легкий румянец.
— Не соромь меня, казаче, — ответила она, — в тот раз проклятая рушница осрамила меня, но если ты останешься у нас и завтра, я покажу тебе, что умею попадать в цель.
— Что там говорить о рушницах? Рушница всегда и всякому изменить может, — перебил Марианну отец, — сабля да нож — самые верные казацкие друзи! А что уж храбра моя донька — так это ты, казаче, правду сказал, да… на медведя выходит, ей-ей! Одначе, что же это мы стоим, да и гостя на ногах держим? Проси ж садиться, угощай, чем Бог послал, Марианна! Ты не взыщи, пане ротмистре, за нашу справу: нет у нас здесь ни городов, ни садков, живем себе, как пугачи в лесу.
Он сел за стол, посадив по правую руку от себя Мазепу, а Марианна поместилась против них.
Хотя полковник и просил у Мазепы извинения за скромный ужин, но слова его были далеки от истины: весь стол был заставлен огромными мисами со всевозможными кушаньями, первенствующую роль среди которых играли трофеи собственной охоты. Здесь были копченые медвежьи окорока, дикие козы, кабаньи филе, соленые дикие утки и гуси и другие отборные кушанья. Между блюдами подымались высокие серебряные кувшины и фляжки.
— Ну, что будешь пить? Мед или венгржину? — обратился к Мазепе Гострый.
— Хоть и меду, мне все равно.
— Мед, так и мед, мед добрый, старый. Ну, наливай же келехи, Марианна, — обратился он к дочери и затем продолжал с улыбкой, — да, славный, из собственных бортей и неоплаченных. Хо, хо! Я ведь стаций не плачу: не приезжает никто за сборами, а самому везти будто не рука! Ну, — подал он Мазепе налитый уже Марианной кубок, — выпьем же за то, что Господь привел тебя под нашу убогую кровлю! Да наливай же и себе, Марианна, выпьем все разом. Вот так! — и поднявши высоко свой кубок, он произнес громко: — Даруй же тебе, Боже, славы и здоровья, а нам дай, Боже, поквитовать когда-нибудь твою рыцарскую услугу. — С этими словами он чокнулся своим кубком с Мазепой, а затем и с Марианной.
Мазепа наклонил голову в знак благодарности на приветливые слова полковника и отвечал, чокаясь также своим кубком с полковником и с Марианной:
— Напрасно благодаришь меня, пане полковнику, — в этом «вчынку» виновницей была одна слепая доля, которая привела меня на ту пору в лес, но если ты это считаешь заслугой, то доля уже «стократ» вознаградила меня тем, что снова привела к вам.
— Хо-хо! — улыбнулся полковник, расправляя богатырские усы, — вижу, щедрый ты на слова, пане ротмистре, так совсем захвалишь нас с донькой: мы и вправду подумаем, что мы какие-нибудь важные птицы, а не опальные казаки. Одначе расскажи же мне, каким образом сталось все это, как пошел ты на ту пору в лес?
— Я ехал от кошевого запорожского Сирко посланцем к Дорошенко…
— От Сирко к Дорошенко? — перебила его с изумлением і Марианна.
— Да, от Сирко к Дорошенко. Но что же тебя удивляет в этом, Марианна? — переспросил девушку Мазепа.
— Так значит, ты наш, а не польский пан? — слегка запнулась девушка.
— Ваш, Марианна, и сердцем и душой, — отвечал с чувством Мазепа. — Я происхожу из старожитной украинской шляхты, отец мой, и дед, и прадед никогда не отступали от своей отчизны и православной веры, я же вправду служил сперва при польском короле, я думал, что можно еще с помощью ляхов успокоить как-нибудь отчизну, но теперь я изверился в них, я решил оставить навсегда Варшаву и остался навсегда при Дорошенко, хочу послужить, чем могу, заплаканной отчизне.
— И слава Богу, — заключил полковник, — какого там добра от ляхов ожидать, а такая голова, как твоя, сослужит нам немалую службу. Из груди девушки вырвался какой-то облегченный вздох.
— А мне говорили… я думала, — поправилась она, — что ты польский пан, но теперь, когда я знаю, что ты наш, казаче, вдвойне рада видеть тебя здесь.
Мазепа только что хотел спросить Марианну, кто это говорил ей, что он польский пан, но в это время к нему обратился полковник.
— Однако к делу, панове громадо, — заговорил он, «одбатовуючы» себе огромный кусок окорока и отправляя в рот за каждым своим словом гигантские куски. — Ты говоришь, что гетман Дорошенко спрашивает нас, как стоит здесь наша справа? Мазепа наклонил голову.
— Ширится повсюду и среди поспольства, и среди старшины. Работаем мы с донькой, да нежинский полковник Гвинтовка, старый честный казак, да переяславский Думитрашко, да Солонина, да Лизогуб, да Горленко, Самойлович, он хоть и хитрый лис, любит на двух лавах садиться, а голова у него не порожняя…
Затем полковник перешел к перечислению преданных Дорошенко сел, местечек и городов; он исчислил Мазепе точны силы Бруховецкого и количество находящихся по всей Украине ратных людей и определил ему тот путь, по которому лучше всего было бы двигаться Дорошенко.
Марианна принимала деятельное участие в этом разговоре, но Мазепа рассеянно слушал его. Он не мог оторвать ее их восхищенных глаз от сидевшей против него девушки.
В своем домашнем наряде, освещенная ярким пламенем огня, она казалась ему еще прекраснее.
Марианна говорила с воодушевлением; на щеках ее вспыхнул яркий румянец, серые глаза казались теперь черными блестящими драгоценными камнями. Но несмотря на ее воодушевление, Мазепе чувствовалось что-то тайное, грустное в этой прямой линии ее сросшихся черных бровей… Ему казалось, что он читает в ее строгих чертах предсказание какой-то печальной доли…
Увлеченный со своей стороны своим рассказом, полковник не замечал рассеянности Мазепы. Наконец он передал ему все нужные известия и тогда только заметил, что тарелка Мазепы оставалась совершенно пустой.
— Гай, гай! — вскрикнул он. — Куда и «кепськи» мы с тобой хозяева, Марианна: пословица говорит, что «соловья баснями не кормят», а мы с тобою так заговорили нашего гостя, что он, пожалуй, и совсем от голода пропадет.
— Что правда, то правда, — согласилась с улыбкой Марианна. — Ешь же на здоровье, казаче, не жди от меня «прынукы», не умею я так «трахтовать», как вельможные пани или значные городянки — прости за простой обычай: бери сам, что понравится, на доброе здоровье.
С этими словами она начала подвигать к Мазепе одно за другим все стоявшие на столе блюда.
