назовешь. Нет, ваше высочество, вы обретаете нечто иное и куда более полезное. Темплтон!
— Мой маршал...
— Выпейте и поздравьте еще раз. По-человечески.
Вздохнула одна струна, вторая... Бонифаций смотрел на жену, та, кусая губы, глядела на Темплтона, в свою очередь не спускавшего глаз с занятого гитарой регента. Склонив голову к плечу, Алва вслушивался в струнный отклик. Ладно, пусть настраивает, мы тоже настроим что можем.
— Сударь, — влез в молчание Валме, — разрешите представиться. Капитан Валме. Касера или мансай?
— Мансай! — решила алатка. — Для начала... Как ты там?
— Воюю.
— Шеманталь хвалит, — за отсутствием стопки епископ схватил бокал, — а генерал сей зерна от плевел отличать насобачился. Касеры.
— Здоровье дам! — провозгласил Марсель и перепутал бокалы. — До дна!
Рокэ не пил — возился с гитарой. Никуда, само собой, не ушедшая кагетка улыбнулась и пригубила — полбокала за вечер она как-то осилила, зато Матильда и епископ с капитаном не сплоховали. Капитан от касеры и неожиданности закашлялся, и Валме тут же подсунул ему стакан с мансайским — запить. Дело было сделано, оставалось дождаться, когда сдуру присланный Дьегарроном балбес оттает и уснет.
— Ваше преосвященство, — завязал предварительную беседу Марсель, — что все-таки нового и как вам мансайское?
— Не одобряю! — Епископ так и буравил взором супругу. — Много не выпьешь — душу не греет... Так, баловство, а новости мои касеры требуют. Как пастырь скорблю душой о дурном выборе, но, говорят, хороша...
Кувшин опять показал дно, пришлось наполнять, потому Валме и не расслышал, то есть расслышал, но неправильно.
— На ком, — переспросил виконт, — на ком женится Савиньяк?
— Имя вдовице сей Франческа, и упорствует она в ереси эсператистской... Тяжко будет мне благословить богопротивный союз, но, скрепившись душою и уповая...
Он не ослышался, все так и есть. Была Франческа Скварца, будет Франческа Савиньяк, в смысле графиня Лэкдеми. Алое с черным и золото... Ей пойдут и цвета, и муж. Эмиль вроде Муцио, только ярче, это тебе не анакс с челюстью и с гривастым окном...
— Все к лучшему! — Валме плеснул себе греющей душу касеры. — Савиньяк — это по крайней мере красиво!
— Не пойму, — очнулся Темплтон, — не пойму, когда так... даже не доносив траура. Появился другой, и все — конец любви? А вообще она была? Вряд ли... Такие вдовы любят только себя...
Это Франческа-то? С ее сухими глазами и монотонным рассказом о Гальбрэ?!
— Вы напомнили мне Луиджи Джильди, — сухо сообщил виконт. — Он тоже адепт любви до гроба. До такой степени, что стенает о покойной возлюбленной даже в обществе... не совсем одетых девиц из хороших семей.
4
— Покойных так просто любить, — вмешалась Этери. — Они не могут обидеть, не понять, изменить...
— И на мертвых ропщут и гневаются, — поднял палец аспид. — Сильные — за недовершенное, что на плечи другим ложится. Слабые — за то, что ощущают себя позабытыми в лесу детьми малыми. И скулят они, и сетуют, пока за новый подол не уцепятся, уцепившись же, смеются и забывают, но это еще не грех. Грех, когда зло и мерзости, что покойник творил, списывают, и не мертвый грабитель уже в глазах иных виноват, но живой ограбленный, не клеветник, но оклеветанный, не насильник, но жертва его. И каются чистые за нечистых Врагу на радость, а себе и ближним — на беду.
— Иными словами, — хохотнул Валме, — какой бы поганкой ни был покойный, после смерти приличному человеку перед ним станет неловко. Просто потому, что он жив, а поганка — нет. Получается тот же выходец, что лезет к живым, только хуже...
— Истинно глаголешь. Выходца, умеючи, отвадить можно, а если выходца в душе носить...
— Это ты про Альдо! — вдруг поняла Матильда. — Для тебя он хуже выходца, а у меня теперь жизни нет, понял? Кончилась я без внука...
— Ваше высочество, — Дуглас вскочил, пошатнулся, ухватился за Бонифация, — зачем вы?! После Удо?! Вы же сами... Вы заставили нас уйти, а теперь...
А теперь она одна. Живая, замужняя, накормленная. Теми, кто добил внука раньше взбесившегося жеребца. Альдо хотел быть анаксом... Это при Алве-то?!
— Ваше высочество, — тявкнула Этери, — забудьте...
Эту-то кто спрашивает? Прибежала за Вороном... С картиночкой! Казарская дочь, а этого казара этот Ворон...
— Я — бабка Альдо Ракана и забывать об этом не собираюсь, и они, — принцесса кивком указала на Валме и Алву, — не собираются... Круг назад нас с Дугласом прирезали бы в первом овраге, а головы — Альдо... в мешке! Чтоб видел!
— Закон и обычай в самом деле требуют некоторого мучительства, — подтвердил, отлипнув от гитары, Ворон, — но я лично его не одобряю и заниматься им без необходимости не согласен. Закон и обычай могут по сему поводу удавиться...
— Вы?! — опять не понял Дуглас. — Вы, и не хотите мстить?!
— Не хочу. — Алва сыто улыбнулся. — У мстителей обычно крайне неприятные лица. Мне говорили, как я выгляжу на дуэли. Зрелище отталкивающее...
— Воистину, — вылез и Валме. — Если угодно, могу слегка помстить я. С наиприятнейшим выражением. Освежаем?
— Позже. — Ворон прикрыл глаза ладонями и сразу же их отнял. — Темплтон, вы, похоже, пришли в себя. Поздравляйте его преосвященство и ее высочество и можете быть свободны.
Дуглас вздрогнул и что-то проглотил.
— Ваше преосвященство, я всегда к вашим услугам. Ваше высочество, я хочу... Я очень хочу, чтобы вы забыли Удо... И остальное. Пусть все начнется сначала и будет... правильно... Больше мне сказать нечего.
— Спасибо, — хрипло поблагодарила Матильда. Спьяну не только кусаются, но и рыдают, только при Алве с Валме она рыдать не станет. Особенно при Валме.
— Идем, чадо, — аспид ловко ухватил Дугласа под локоть, — предашься отдохновению. О грехе пития вина опосля касеры утром поразмыслишь...
Дуглас даже не рыпнулся, покосился на Ворона и пошел к порогу. Валме закрыл дверь, вернулся к столу, плеснул из епископской фляги в бокал. Свой. Подошла Этери, положила на плечо руку. Матильда дернулась сбросить — не вышло.
— Когда теряют всё, — кагетка словно бы извинялась, — остается либо потерять себя, либо начать находить... Всегда можно что-то найти.
— Ой ли?
— Что-то — всегда... Пожалуйста, поверьте.
— Сегодня в самом деле вечер сходства. — Алва поднял алатский — в этой Хандаве весь хрусталь был алатским — бокал и взглянул сквозь него на свечу. — Темплтон напомнил моему другу нашего фельпского знакомца, мой друг напомнил вам посла вашего батюшки, а теперь вы, Этери, все сильнее напоминаете мне последнюю королеву Талига.
— У меня тоже светлые волосы, и я тоже жду второго сына, — все так же, будто извиняясь, произнесла кагетка.
—
— Не надо! — почти взмолилась Матильда и увидела, что ее не понимают. — Не надо алатского! Хватит с меня мансая... Вообще хватит!
