Если мне удалось однажды построить машину времени, может, теперь удастся построить «машину пространства»? В мире не слишком много новых идей, кажется, на эту тему тоже была написана какая-то фантастика. Но часто самое главное не в идеях, или, скажем так, не в идеях самих по себе, а в одной дополнительной — вдруг это возможно на самом деле?!
Прочитал в журнале «В мире науки» — русской версии Scientific American, которой меня до своей гибели снабжал М. К., — довольно убедительную статью о том, что птицы — это потомки динозавров. Очень мило. Курица, смутно припоминающая о днях величия своих предков-тираннозавров… В результате прочтения мне стало гораздо интереснее наблюдать за птицами, которые прилетают на участок. Вороны чувствуют, что я о чем-то догадываюсь, и меряют меня подозрительными взглядами.
Прилетают крикливые пестро раскрашенные сойки — невольно задаешься вопросом: может, сообщества динозавров были так же крикливы и пестро раскрашены. А сколько, наверно, было всякой мелочи — наподобие наших синиц, воробьев… Длиннохвостые сороки предупреждают меня стрекотом, если на соседних участках происходит что-нибудь необычное.
Видимо, пора поговорить о людях.
Может быть, стоило бы сказать сейчас о людской мерзости и злобе — мне есть
Прозвище это не я сам придумал — узнал летом, когда на соседних дачах еще кто-то жил. Этимология кажется понятной — зима + гора, круглогодичный обитатель дачи, которая стоит на «горе», попросту — самой высокой части дачного квартала. Но познакомился я с самим Зимогором только осенью.
Интеллигентного человека сразу видно — обходя с разных сторон глубокую лужу посреди переулка, мы как бы вежливо раскланялись, взмахнув невидимыми шляпами. Незримому мушкетерскому приветствию нисколько не мешало то, что голова Зимогора была замотана толстым бабьим платком. Не мешали ни его засаленная кофта без пуговиц, ни ватные штаны с вылезшей на колене ватой, ни валенки с галошами — так же как и моя дачная одежда, из-за которой я не менее Зимогора походил на огородное пугало.
— Я смотрю, вы уж с весны тут живете, — улыбнулся щербатым ртом Зимогор. — На зиму решили остаться?
— Да похоже на то…
А какие еще есть у меня варианты, если М. К. погиб? Но об этом я пока говорить ни с кем не собираюсь.
— Заходите как-нибудь… чайку попить…
— Спасибо, обязательно загляну.
На даче у М. К. я действительно с весны. До этого я в основном жил в городе. Также из милости М. К., на различных его квартирах. То есть «его» — в современном, частнособственническом смысле; он даже умудрился, потакая какой-то своей таинственной причуде, приобрести мою прежнюю квартиру на Петроградской. На похоронах мне сказали, что в ней-то он и погиб.
(К слову, сейчас, когда я впервые записал эту информацию на бумаге, она наводит меня на некоторые мысли. — Не забыть!)
Итак, о Зимогоре.
Вскоре после нашего знакомства я действительно зашел к нему на чаек.
Что мне было до этого о нем известно — от М. К., от соседей?
То, что Зимогор — широко известный в советское время переводчик с французского. Сейчас он, конечно, по-прежнему кое-кому известен как переводчик, но широко известным его никак не назовешь, ибо где теперь вся та читающая публика? Читающая — или хотя бы обменивающаяся книгами? Корова времени слизнула шершавым языком. Что еще? Что живет он бедно, возможно, на одну только обесценившуюся пенсию. Можно было предположить, что человек он интересный, если только не выжил из ума, наподобие Плюшкина. Вот, пожалуй, и все.
Настоящего чая у него не было, только травяной. На веранде лежали разложенные для просушки на газете красноватые листья иван-чая.
Сам он был одет на этот раз в ватник поверх той же кофты, те же штаны, валенки, голова замотана тем же толстым платком. На руках — митенки (перчатки со срезанными кончиками пальцев).
— Я тут записывал кое-что, холодно, — пояснил он. — Можете не раздеваться.
Он провел меня в комнату. От небольшой железной печки (типа буржуйки) в углу шло тепло, но это эфемерное тепло скорее подчеркивало холод и сырость, очевидно, давно господствовавшие в этой комнате с пузырящимися обоями. Коленчатая труба, обмотанная обрывками асбеста, через форточку была выведена на улицу. А каково здесь зимой?
Зимогор снял с печки закопченный чайник, закрыл чугунным диском открывшуюся конфорку.
— Место для гостей, — он указал мне на стул, стоявший спиной к печке.
Около печки лежала груда хвороста и стоял прислоненный к стенке топорик.
— Если хотите, я подброшу. Дров у меня нет, приходится самому собирать хворост. Большую печку этим натопить трудно.
— У меня хватит до весны, могу поделиться.
— Спасибо.
В нормальном интеллигентском разговоре обычно присутствует что-то игровое, он может напоминать игру в шахматы, игру в бисер, как у Гессе, что-нибудь почтенно-карточное, например бридж, — главное, возникают, иногда в виде возможности, иногда реализуясь до конца, многоходовые комбинации, но в нашем разговоре с Зимогором начисто отсутствовала всякая многоходовость. Так, немного, чуть — усталое тепло, желание быть приятным, без надежды и перспективы, а в основном — глинистая тяжесть.
— Вы в технике разбираетесь?
— Немного.
— Я тут нашел кое-что на чердаке, можете взглянуть?
В России известен единственный универсальный способ борьбы с сыростью, холодом и глинистой тяжестью, хотя в последние годы я не часто им пользуюсь; я не зря прихватил, идя к Зимогору, фляжку коньяка. (На
В глазах Зимогора появился слабый блеск, щеки чуть зарумянились.
Выпив еще по рюмке, мы поднялись наверх.
Планировка дачи Зимогора не слишком отличалась от планировки
— Не на что ремонтировать, — пожаловался Зимогор. — Правда, вниз пока не протекает.
Он открыл низкую дверцу чердака, пошарил в темноте и достал винтовку с длинным тонким стволом.
— Мелкокалиберная, бельгийского производства. Думаю, мой отец спрятал. Привез после войны… Я помню, в детстве отец давал мне пострелять. К ней должны подходить обычные патроны для мелкокалиберной винтовки, но у нее что-то с затвором — наверное, слишком долго лежала в сырости. Так
