посмотрите?
— По-моему, ее надо прежде всего разобрать и почистить.
— Так вы сможете? Возьмите на несколько дней, если хотите.
Коснувшись оружия, разговор пошел веселее. Взяв винтовку, мы спустились вниз.
— Патроны у меня есть, — выдвинув ящик стола, Зимогор показал картонную упаковку.
— А вы знаете, от кого собираетесь обороняться?
— Зачем конкретизировать… С оружием как-то спокойнее… Хотя, конечно, от двуногих волков это не спасет.
— Но бывает дичь и поменьше, правильно?
— Именно.
Пожалуй, время сказать и о них, иначе многое в нашем разговоре будет непонятно. (К слову, М. К., когда я переехал на дачу, оставил мне газовый пистолет. Этого мало.)
Первый раз они заходили ко мне весной. Двое.
— Что, дядя, ничего не надо?
Тощие, обтрепанные, в какой-то немыслимой обуви, но с волчьими глазами.
— Дров поколоть, забор поправить?
Я отказался — вежливо, но твердо, чувствуя исходящую от них опасность. В то время я, однако, не особенно боялся. М. К. навещал меня почти каждую неделю, беспокоясь о том, как продвигается проект. Приближалось лето, приезжали все новые соседи, дачный квартал заполнялся людьми. Сомнительная парочка на своих предложениях не настаивала, и я о ней забыл надолго.
Вновь они появились в середине августа.
На этот раз они выглядели лучше — загорелые, в потертой, но чистой одежде. «Волчинка» в глазах, впрочем, никуда не делась. Не особенно молодые, думаю, за сорок. У одного на запястье никелированная цепочка, у другого на среднем пальце татуировка — перстень. Обыкновенный, с черным квадратом.
— Здрасьте. А правду говорят, что вы профессор? — это тот, который с цепочкой.
Другой, с перстнем, держал в руке брезентовую сумку, из которой торчало горлышко бутылки.
— Да, пожалуй, правду, — ненужная гордость помешала мне отречься от профессорского звания.
— С детства мечтал познакомиться с профессором, — покачал головой окольцованный. — Не откажетесь по чуть-чуть? — он приподнял сумку.
Мне по-прежнему думалось, что опасность не так уж велика, а лучше побыстрее разобраться в ситуации. Разговаривали мы у калитки. Открыв калитку, я пригласил их зайти. Не стал звать в дом (что было разумно), а усадил у круглого садового стола и принес из дому стаканы. Да только мне ли не знать, что разумных предосторожностей достаточно не всегда, а волку протянешь палец — он и руку отъест. Не надо, впрочем, думать, что со мной самим что-то случилось.
Все выглядело очень естественно, границ никаких они как будто не переходили…
В бутылке, которую они принесли с собой, был обыкновенный портвейн, и даже, пожалуй, не поддельный.
На закуску я набрал десяток яблок — прямо с дерева.
— Хорошо тут у вас… Как Ньютон — сидишь под деревом, теории изобретаешь.
— Почему бы и нет? Если думается — почему не думать?
— Вот видишь, — тот, что с кольцом, обратился к младшему, — я тебе что говорил, думать надо всегда.
Нет смысла пересказывать весь наш треп — в нем не было ничего особенного. Они меня чуть-чуть беззлобно подначивали, я, в какой-то степени не без удовольствия, поддавался, распускал перед профанами павлиний хвост ученого-изобретателя, впрочем, заботясь о том, чтобы не сказать чего лишнего. День был удивительно приятный, можно сказать, один из последних безоблачных теплых дней этого лета. Золотистый портвейн, легкий ветерок, голоса детей, возвращающихся с озера, доносящиеся с дачного переулка.
Бутылка вскоре закончилась. У меня в доме тоже была бутылка портвейна — я предложил сравнить. Вот так они ненадолго (действительно ненадолго), зайдя вместе со мной, все же попали в дом. Без присмотра один из них (младший) оставался самое большее тридцать секунд. В той комнате, где находится стол, в выдвижном ящике которого лежали ключи от городской квартиры. От моей бывшей квартиры, теперь принадлежавшей моему спонсору М. К. По секрету от него, я сохранил комплект для себя.
Пропажу я, разумеется, заметил не сразу, много дней спустя. А весь смысл этой пропажи осознал позже, в сентябре, после того, как услышал о его гибели. И то не сразу.
3. Страх в литературе и жизни
Зимогор читает мне вслух.
Перед этим он объявляет мне в качестве предуведомления: «Перевод. Потрясающий писатель. Альфред Жарри. Главное у него, конечно, „Король Убю“, замечательная пьеса. Первая реплика — „Merdre!“ — „дерьмо“, но с разницей в одну букву. Я еще не придумал, как лучше переводить. А это из другого произведения — „Страх в гостях у Любви, или Девушка-Страх приходит в гости к Амуру“.»
С. — У тебя на часах три стрелки. Для чего?
А. — Здесь так принято.
С. — Боже мой, зачем эти три стрелки? Когда я на них смотрю, у меня мурашки по коже.
А. — Нет ничего проще. Успокойтесь. Первая показывает часы, вторая минуты, а третья неподвижна. Это знак моего равнодушия.
С. — Ты так шутишь… Вы не осмелитесь претендовать… Нет, ты не осмелишься…
А. — Дернуть за сердечный стоп-кран?
С. — Я не понимаю, о чем вы говорите…
А. — А когда я молчу?
С. — Я вас понимаю лучше.
А. — Ну вот вам и объяснение.
С. — Какое объяснение?
А. — Которого я вам не собираюсь давать.
Я-то знаю причину своего страха, к сожалению, он носит совсем не литературную природу. Вопрос — что мне делать? Сколько можно бояться?
Я был на «проводах тела» М. К. в крематории, а потом на захоронении его праха — маленькой такой пластмассовой урночки.
Я более или менее знаю, как его убили, а после того как сопоставил факты (пропажа ключей), думаю, знаю, кто.
Окна большинства дач по соседству наглухо закрыты на зиму — ставнями, щитами. На этой даче тоже имелся комплект щитов, оставшийся от прежних хозяев.
В начале октября, когда я сообразил, что к чему, я достал их из сарая и закрыл все окна, кроме верхних, мансардных. Днем я снимаю также щит на кухне, чтобы было видно калитку (щит крепится изнутри). Когда я в доме, входную дверь я держу закрытой на крючок, а ночью дополнительно блокирую деревянным брусом. Для этого по сторонам от нее к стенам привинчены скобы — прежние хозяева все
