стороне, как сейчас — видите, какие приходят мысли…
— А что, не правда? Стоит совершить даже не преступление — ошибку… — начал Донот. — Из-за чего нашей семье пришлось уехать из Риэланта? Поверил, будто по соседству, опять же в подвале, тайком собирается группа подростков, которых ни за что преследуют некие чиновники, пришёл — возможно, предложить помощь родителей… А там у них, представьте, в дверях своя охрана, и как войдёшь — окружают, и нож к горлу: признавайся, от кого и зачем? В общем, просто дворовая банда и оказалась. И опять же, если бы не пирокинез — чем бы кончилось… Нo и то — в суматохе тоже ранили своего, и меня сколько раз вызывали на допросы, выпытывать какую-то чушь жаргоном, который в спецслужбах считают молодёжным. Будто думают, что у нас и речь не развита, не говоря об интересах. И тоже — если бы не положение родителей по службе… Или наоборот, для провокации против них всё и было: чтобы я поверил, взялся помочь безвинным страдальцам, втянул в это родителей… А то — политика, борьба за должности, ещё возможно, и месть за случай в том подвале! И как докажешь свои подлинные намерения — если имеет значение тoлькo: кто где стоял, куда успевал дотянуться, куда не успевал, к чему мог иметь доступ, что и откуда мог знать, а что нет, где и когда мог бывать, что у кого нашли, и кто что успел запомнить в мгновение, о котором никто заранее не знал, что надо специально запоминать? Всё строится на том, что мог сделать теоретически, имея преступные намерения — и как докажешь, что не мог их иметь?
— А когда-то всё расследовали иначе, — ответил Лартаяу. — Не ползали по свалкам с лупой и мерной лентой, не держали никого взаперти «до выяснения»… И никаких профессиональных криминалистов — один на все случаи «человек знания». Инженер, астроном, философ, а если нужно — следователь и психиатр. Умел без нынешней криминалистической техники разобраться в мотивах поступков, психологических проблемах — кто и насколько в состоянии контролировать себя… Никакая пылинка и соринка с места преступления не решала ничью судьбу, не нужно было особых прав над другими, никто так мелочно не определял — кто, от кого, какими средствами вправе защищаться. Хотя и преступлений столько не было…
— И решалось проще, — согласился Джантар. — Не можешь жить в человеческой цивилизации — живи отдельно, в дикой природе.
— Ссылали в глухие джунгли, на необитаемые острова, — уточнила Фиар. — А потом с развитием биологии — ужаснулись, сколько из-за этого утрачено уникальных островных видов животных, растений…
— И что за общество могло складываться на этих островах, — добавил Джантар. — Тоже сомнительный выход. Но лучшего не знали… И знают ли сейчас?
— Но и то верно: преступление было событием чрезвычайным, — продолжала Фиар. — И даже — опасное сумасшествие. Люди жили устоявшейся, веками отлаженной жизнью…
— И законов, что ставят честных людей в конфликты между собой, не было, — добавил Лартаяу.
— А сейчас какая-то мелочь запросто сделает из шутки или ошибки преступление, — согласился Донот. — И честный человек должен думать, как оправдываться, что объяснять…
— Но с чего началось, — ответила Фиар. — Вдруг вспомнили: многие люди ещё далеки от высот культуры, благ цивилизации, остаются за бортом прогресса — но это несправедливо, надо открыть дорогу и им. Как будто правильно… А теперь? Города наполнены людьми, которые и не собирались приобщаться к высокой культуре; немыслимые когда-то для цивилизованного человека поступки так вошли в норму, что под них уже пишут законы, вводят строгости, ограничения… Где раньше ходили свободно — требуют пропуск, где верили на слово — запасайся ворохом документов, и то так вывернут душу, выясняя, что и зачем тебе нужно — сам скоро задумаешься, нужно ли такой ценой… На работе, в учреждениях — постоянные страхи: как бы кто-то что-то не украл, не напакостил. Но при этом вce — одинаковые граждане, никого нельзя обидеть подозрением, что он хуже других. То есть — никто уже не достоин доверия. Такое вышло благодеяние…
— И человек может быть заподозрен в том, что не пришло бы на ум, — согласился Минакри. — И у полиции нет формальных оснований думать, что он на это неспособен… Все одинаковы — никто никого не лучше. Не сошлёшься, из какой ты семьи, на образование, профессию — выйдет ещё лишнее оскорбление этих «простых». Высшая справедливость — чтобы от ответственности не ушёл и богатый, и образованный, и бедный, и слабый, и несчастный… И никто не задастся элементарным вопросом: зачем богатому воровать, зачем образованному убивать какого-то нищего? Пусть нет мотива — зато, видите, готовы равно спросить со всякого! И кто потом поймёт — прошедшего эти суды, допросы? Даже не считается особенным переживанием — если в неполных 15 лет обвиняли в массовом убийстве! Живи, будто ничего тебе не стоило… Хотя самим поплатиться той же мерой за необоснованные подозрения — в другой раз хорошо подумали бы: орать о том, чего не знают, или молчать? — чувствовалось: Минакри с трудом говорит спокойно. — А то такая гадина поднимет крик — и человек на годы попадает в этот круговорот…
— И всех этих случаев уже столько — древних мудрецов просто не хватило бы, — добавил Лартаяу. — Понадобились целые учреждения — из обыкновенных людей, но с особыми полномочиями…
— И где там в каждом конкретном случае мудрость и сострадание, — добавил Джантар. — До защиты ли прав честных людей — успеть бы контролировать тех, кто способен на подлость… Обучены задержаниям, допросам, обыскам, а если кто и по ошибке может быть унижен ими — не имеет права сопротивляться… А зачем это честному человеку, почему он должен с таким смириться? Но он — не лучше. Наоборот, тот — бедный, a он — «всё имел». Как нам говорили и тогда, в детдоме в Кильтуме — когда на нас свалилось «новое пополнение»…
Джантар вдруг умолк — так отчётливо встала перед ним картина тех далёких времён: ночной двор, едва заметная в предутреннем мраке дорога через проём в низкой, чисто символической ограде, к уступу над морем (под который сворачивала к самому берегу) — и звёзды… Почти не мерцая в прозрачном воздухе, сплошной россыпью усеяли чёрное небо, и среди них — через весь небосвод чуть наискось к горизонту, будто полосой какой-то звёздной пыли — Экватор Мира, а на его правом краю, прямо впереди — ярче даже самые больших планеты системы Эяна — Сверхновая 7773 года. Свет её, казалось, наполнял всё вокруг особой радостью, воодушевлением — ведь не каждому поколению фархелемцев случалось увидеть такое, а тут выпало поколению, без того ждавшему чего-то особенного. И кто знал тогда: на самом деле это — прощальный салют звезды, вступающей в старческий, пульсарный возраст (и то — если всё её вещество без остатка не размётано в просторах космоса грандиозным взрывом, чтобы в cоставе иных туманностей включиться в галактический круговорот материи. Это наука узнала потом…). И увы, так же вспыхнули и погасли надежды того поколения…
— Тоже сразу с чего началось, — наконец продолжил Джантар. — Это дети из бедных, неблагополучных семей, не имели всего, что есть у вас в детдоме, вы должны будете понять их, помочь, и тому подобное. А фактически — сразу пошло: враждующие группировки, драки, пакости, кражи и наших личных вещей, и в соседних домах, подозрительные знакомства на стороне… И конечно: запоры, дежурства, вызовы полиции, пост охраны у входа — а раньше свободно ходили и в город, и купаться в море… К лабораторным работам по физике и химии их вообще оказалось страшно допускать: могли натворить такое, что кто-то расстался бы с жизнью. Стала срываться сама программа учёбы… А наши взрослые от своего начальства только слышали: ваши дети сами виноваты, высокомерно отворачиваются от тех, кому не повезло в жизни… Наконец я как-то не заметил, что у меня в постели торчком воткнут кусок оконного стекла, — Джантар провёл левой рукой от запястья до локтя правой, но, вдруг усомнившись, коснулся уже ладонью правой руки запястья левой. — Нет, не помню. Хотя, собственно, и то, и это — не та рука. Та осталась на месте боя в Кильтуме, среди «неопознанных фрагментов тел»… Но разрез был примерно такой длины. А просто лечь на осколок такого размера — может достать и до сердца… И только этот случай заставил начальство задуматься: что у нас, в конце концов, не исправительное учреждение, и не свалка человеческих отбросов, это просто наш дом, из которого нам — кстати, в отличие от тех — больше некуда и не к кому уйти, да и сколько можно отвечать злом на добро? Но и то не всех их потом убрали, некоторые остались, обстановка была уже не та. Хотя для меня — и было первым толчком ко многим последующим размышлениям. В ту газету, конечно, не попало…
— Есть такие люди, — ответил Лартаяу. — Чем больше хочешь для них сделать, тем больше тебя ненавидят. И попробуй пойми: в чём их проблемы, и в чём твоя вина? В семье ему плохо — а что ты можешь
