тому же вы действительно ничем не доказали нам, кто вы на самом деле, и каковы ваши полномочия. И очень ошибаетесь, принимая нас за тех, с кем можно говорить подобным образом. А если это просто таков ваш стиль общения с людьми — знайте, что у нас сотрудники спецслужб обычно разговаривают иначе…
— Где это «у вас»? — рука, державшая руку Джантара, дрогнула, но не разжалась. — И… почему я должен вам верить? Я никаких ваших документов тоже ещё не видел… — голос за спиной Джантара, звучал всё менее уверенно.
— Здесь раненый, так мне даже кровь остановить не дали, — сказала Фиар, не дав матери Джантара назвать себя. — Они сами напали на нас, но так получилось, что ранили своего, я пыталась помочь, но меня оттолкнули — а теперь у меня уже что-то не получается… И что, среди вас — ни одного честного человека, который подтвердит, как было на самом деле? — продолжала Фиар, обращаясь к собравшимся. — В таких случаях только можете злобствовать на подростков вообще — и вам даже безразлично, кто в чём виноват? Но подумайте: если бы вы действительно верили, что мы какие-то бандиты — рискнули бы так вокруг нас собраться? И хоть немного не стыдно за то, что говорили?.. Талир, ты как? — Фиар подошла к Талиру, который ещё неуверенно держался за руку Герма, прикрывая глаза, хотя теперь на нём были очки.
— Резь в глазах, — ответил Талир. — Не могу открыть. Такой яркий свет… Когда кто-то сорвал очки, у меня перед глазами было небо. И чуть ли не в направлении на Эян. Но должно пройти… Когда-то так уже было…
— У Талира ночное зрение, — объяснила Фиар. — Он не переносит яркого дневного света. Теперь понимаете, почему он на особом режиме? И этим — виноват перед теми, кто учатся в школе «как все»? Даже если сами прогуливают занятия и ищут приключений в городе?
— Ничего мы не прогуливали… — пробормотал один из нападавших. — У нас занятия отменили… И я тут ни при чём. Это он, — указал он на стоявшего рядом сообщника, — сказал, что этот, — тут он указал на раненого, — подошёл сзади и режет мои штаны…
— Врёт он, ничего я не говорил! — встрепенувшись, завопил тот сообщник. — Ты сам, своим ножом, его ударил! А я не знал, что у тебя с собой нож!
— Ты что?.. — так же завопил первый (успев выкрикнуть ещё несколько непонятных, наверно, жаргонных слов), но тут в круг собравшихся стал протискиваться человек в полицейской форме (а затем, в сопровождении Итагаро — ещё двое, один из которых был каймирцем), и эта истерика оборвалась так же внезапно, как началась.
— Вот они, — объяснил Итагаро. — Хотя я их мало знаю. Это просто мы оба, — он подошёл к Талиру, — эвакуированы из Моараланы, и нас поселили там по соседству, вот они и вообразили, будто мы им что-то должны. И видите, что натворили… А вот и этот «офицер военной прокуратуры», — продолжал Итагаро уже сзади. — Но я-то хорошо знаю, как выглядит их форма на самом деле. Один мой родственник раньше там работал…
— Военной прокуратуры? — переспросил один из полицейских. — А при чём она здесь? В чём тут какое-то воинское преступление? Если просто один наркоман в драке ранил другого — это наше дело, гражданской полиции. Тем более, там дальше задержали ещё двоих — и они уже успели сознаться, кто кого ранил и чьим ножом… И кстати — в какой прокуратуре такая форма? Вы за кого себя выдаёте? И какое у вас право тут распоряжаться?
— Да пустите же… — Джантар наконец попробовал высвободиться, чувствуя, что рука уже затекла — но тот лишь крепче сжал её.
— Это я для них так сказал, — попытался он объяснить. — Чтобы задержат их до вашего прихода…
— Но кого «их»? — не сдержала возмущения Фиар. — Почему решили, что виноваты мы? И со взрослыми тоже позволяете себе такое — или только с нами?
— Нет, но если это никакой не представитель власти… — Джантара в порыве неожиданной ярости, резко рванув руку, наконец высвободил её (успев мельком заметить на ней след огромной ладони взрослого), а затем обернулся, посмотрел на этого — действительно в непонятой форме, да ещё на голову ниже самого Джантара — и тот отвернулся, не выдержав взгляда. — Кто же вы на самом деле?
— И за что собирались задерживать тех, кого якобы приняли за преступников? — добавил полицейский-каймирец.
— Но мне показалось… — пробормотал самозванец, теряя уверенность. Он явно не был готов к такому повороту событий.
— Нет, но что собирались делать дальше как офицер военной прокуратуры? Вот вы — в форме, которую не все знают, могут сразу не определить, кто вы на самом деле — назвались представителем власти, а с вами тут ученики военной школы, для которых вы — начальство… И что дальше?.. Какие-нибудь приказы он вам отдавал? — не дождавшись ответа, обратился полицейский-каймирец к школьникам в полувоенной форме.
— Как будто никаких, — не сразу, растерянно ответил один.
— Только стоять и ждать, — чуть помедлив, подтвердил другой.
— А раньше такое с вами уже бывало? Или ещё с кем-то из вашей школы?
— Нет, кажется, не было, — уже сразу ответил тот, второй ученик. — Во всяком случае, я не знаю…
— Но вы, что, действительно не видите, кто тут может быть преступником, а кто нет? — снова обратился полицейский-каймирец к самозваному «представителю власти». — Или рассчитывали так: даёте настоящим преступникам уйти, сами тем временем задерживаете невиновных, сдаёте нам — и в глазах своих учеников вы, их офицер-воспитатель, выглядите героем? А что будет с теми, кого вы оговорили — вас не касается? Но хоть понимаете, кого пытались выдать за преступников? И какой пример подали ученикам?
— А ученики смотрят, как этот их офицер-воспитатель выдаёт себя за чиновника из прокуратуры, стоят и ухмыляются, — услышал Джантар голос пожилого человека, по-лоруански с каймирским произношением. — Так у них представляют себе воинскую доблесть. Потому что просто человеческой совести — и то уже не осталось. Они же, эти подонки из военной школы, и моего внука точно так ранили ножом прямо на улице. Он просто стоял у угла дома, ждал меня, и вдруг из-за поворота — целая их колонна. Прошли совсем рядом — а у него в животе остался нож… А потом на суде говорили: хотели только разрезать одежду, ничего больше. Но какую, если на нём одни плавки и были?.. И их, оказывается, вполне стоят их воспитатели! А посмотреть на настоящей войне, чего бы он стоил там…
— А вот это не смей… — начал разоблачённый «офицер военной прокуратуры», успев даже замахнуться на пожилого каймирца — но тот неожиданно резко вывернул ему руку за спину, и с такой силой оттолкнул, что он с глухим грохотом повалился на парапет набережной, и форменный головной убор съехал ему на лицо. — Сам не смей, подонок… Не затем воевали, чтобы спустя столько лет нас позорила такая мразь… Назад! — резким взмахом массивной металлической трости остановил пожилой каймирец учеников военной школы, бросившихся к своему воспитателю. — Достаточно уже показали себя, какие из вас офицеры!
— И вы обо всех нас так плохо думаете? — переспросил один из учеников (лишь застыв на месте, а не отпрянув, как остальные). — Будто у нас там хороших людей вообще нет?
— А что ты как хороший человек делаешь в такой компании? — уже спокойнее ответил пожилой каймирец. — Должен понимать, где и среди кого оказался! Так что, если сам по себе не такой плохой — даже не знаю, как ты там учишься…
— Да, будет в чём разбираться настоящей военной прокуратуре, — сказал полицейский-каймирец, поднимая с асфальта поверженного самозванца и защёлкивая на нём наручники. — Ведь уже не шутка: присвоение чужих полномочий, попытка проведения незаконных следственных действий, да ещё с привлечением к этому учеников военной школы… Ну, а вы, — обратятся он снова к ученикам, — сами так и не поняли бы, что ваш воспитатель совершает преступление, используя вас подобным образов? Вы, будущие офицеры?
— Откуда я знал, кто они на самом деле, — совсем уже растерянно бормотал разоблачённый «представитель власти». — Кто же их поймёт, что это не то инвалиды, не то из каких-то особенных семей… Выглядят, как… — он почему-то запнулся, не договорив.
