И что делать — особорежимники и их семьи соглашались на такое во избежание худшего: интерната психиатрического профиля, потери оставшегося здоровье из-за школьных перегрузок, да и мало ли ещё каких и чьих попыток некомпетентного вмешательства в их судьбы для подгонки под «приемлемый обществом» стандарт. Так, числясь неполноценными, спасались те, кто при ином отношении общества к их проблемам наверняка были бы для него полезнее многих взрослых…
…А потом они ещё раз, уже все вместе, встретились в гостинице при мединституте, где жили во время обследования, и разговор затянулся почти до ночи — так многое хотелось сказать друг другу. И хотя говорили в основном об увлечениях, интересах и личных проблемах каждого — речь неизбежно заходила и о беспокоившем всех, и к тревоге за личное будущее примешивалась необъятная тревога мировых, планетарных масштабов — ощущавшаяся даже в том, как изменились у всех первоначальные планы и намерения… Минакри рассказал: сперва он увлёкся химией, затем через (биохимию и биофизику) стал больше склоняться к изучению глубинных механизмов целительства, и вообще физических полей живых организмов (кстати, оказалось: он — внук известного целителя Кейн Брона!), но теперь его увлекали вопросы эволюции общественного сознания: формирования и развития научных, политических, религиозных идей… Донот (с таким-то феноменом) тоже по мог не увлечься тайнами биоэнергетики, но больше — космической эволюцией небесных тел, и особенно планет (что, как недавно казалось, вскоре мог бы изучать на месте, а не лишь по косвенным наблюдательным данным. Уж побывать хотя бы на Тарменехе — казалось так близко и реально!)… На скорый выход человечества Фархелема в космос рассчитывали и Герм, и Лартаяу, но больше имея в виду другое: работу на орбитальной, заатмосферной обсерватории. (Правда, Герм и так уже вёл наблюдения как астроном-любитель, зато Лартаяу избрал путь астрофизика-теоретика, готовясь к работам, вряд ли возможным в домашних условиях: по общим вопросам космологии, звёздной эволюции, поискам планет у других звёзд, наблюдениям сверхдальних внегалактических объектов, освоению наблюдательной астрономией тех диапазонов волн, что, поглощаясь атмосферой Фархелема, практически не доходили до поверхности…) Но теперь — и эти планы будто отступили вдаль: Донота, Герма и Лартаяу тоже увлекли идейные поиски нового времени, размышления о ситуации в обществе, из-за которой и отодвигались в неопределённость прежние ожидания… Ратона же — вовсе не успел определиться с основной сферой интересов, оставаясь на перепутье между медициной и биологией (неудивительно, учитывая аллергию), археологией (где могли пригодиться его способности к биолокации), и исследованиями глубинных уровней строения материи — но теперь и его увлекли вопросы прежних идейных исканий человечества Фархелема, и их связи с нынешними… И тогда же Джантар рассказал остальным о Фиар и Итагаро — и все будто почувствовали: между ними, включая и тех, отсутствовавших (хотя на самом деле и Фиар была поблизости, в той же гостинице, но в «женском» крыле), как бы возникли незримые нити связи, даже образуя некий круг — где притом будто не хватало ещё кого-то…
…И однако — затем Джантар мог часто видеться лишь с Фиар, живя с ней в одном городе, остальных же встречал от случая к случаю, на обследованиях. И всякий раз они возвращались к вопросам, поднятым в первом разговоре, и чувствовалось: перспективы — всё неопредёленнее и тревожнее. И даже не столько личные (хотя тут лишь целительские способности Фиар говорили сами за себя, да eщё Герм и без специального образования был уже состоявшимся астрономом, у остальных же перспективы этого образования были весьма туманны) — сколько именно в связи с общей ситуацией…
А для самого Джантара, при всей разносторонности его интересов — именно это направление становилось главным, ведущим делом жизни (тем более, и было продолжением тех, прежних поисков, о которых напомнила газетная публикация его старых дневников)… Пытаясь понять происходящее, он взялся за изучение всей доступной литературы по истории, философии, психологии, социологии; затем, поняв, что не находит там ответов, стал уделять больше внимания медико-биологическим сторонам проблемы, изучая физиологию и даже психиатрию — но и там не мог найти ответов: какие механизмы в устройстве общества (или психике отдельного человека) ответственны за такое? Не объяснять же всё было — тем, что некоторые возрасты в жизни человека считались кризисными! (Это означало повышенный риск психофизиологических проблем, но не фатальную предопредёленность — чтобы относиться ко всем людям этого возраста как потенциальным преступникам и сумасшедшим. Увы, практически к подросткам — так и было, в отличие от людей шестого десятка лет, чей кризис редко упоминался за пределами медицинской литературы.) Не давали ответа и всевозможные, часто взаимно противоречивые, концепции исторической ритмики, и просто аналогии — ведь в том-то и дело было: никогда прежде человечество Фархелема не знало эпох столь бурного, почти взрывного роста и развития во всех сферах жизни, и ни от какого поколения не требовалось усвоить такие объёмы информации — вот и нельзя было свериться с опытом какого-то из прежних поколений: что делало и думало оно, когда его сперва увлекли столь многообещающими перспективами, взвалив такую нагрузку и историческую ответственность, а потом грубо сдержали, будто убрав с пути уже близкую цель, так что впереди была лишь глухая преграда (или напротив — пустота, пропасть)… А всё будто и проваливалось, как в пропасть или бездонный колодец — в тупую, хмурую, беспросветную унылость «насущных нужд», и силы общества будто выкипали в бесплодных спорах по разным поводам и без видимых причин…
…Например, в печати развернулась дискуссия о «теории Фаалокра», несколько месяцев кряду сотрясавшая Лоруану — а Джантар не мог понять: о чём речь, что за теории, как оказалось, не существует? Пока вдруг с удивлением не понял: многих потряс факт, что Фаалокр не был, как они ожидали… каким-то религиозным пророком!.. Но о нём никогда и не говорили в таком качестве: его знали как выдающегося теоретика и практика в политике — но нигде и слова не было, что в полном собрании его научных работ, статей и речей должна содержаться некая теория с пророчеством на современность, настоящий момент (а то и вовсе — каким-то «универсальным» пророчеством, содержащим явно или неявно ответы на вопросы всех последующих времён)! Но непонятно какие круги и силы в обществе, взявшись искать у него такую теорию, и естественно, не найдя — подняли шумиху уже как о лжепророке, будто бы обманувшем человечество. И сразу — пошли чьи-то потрясённые рассуждение о вправду трудносовместимой с образом религиозного деятеля суровости некоторых решений возглавляемого им правительства (хотя решения были — военного времени); и даже объявилось множество неведомых ранее борцов и страдальцев в борьбе против «ложной веры» — оказывается, давно осознавших её ложность; а затем — вовсе странных полумистических спекуляций вокруг биографии и самого имени Фаалокра… И увы, было к чему придраться: подлинная биография прослеживалась по документам лишь начиная со старших групп детдома в Ветафомиси, не было известно происхождение, родственники, и даже непонятно из какого языка автономий Средней Лоруаны происходила сама фамилия — которую теперь и прочитывали по-дмугильски как «Варогр», и объявляли псевдонимом, сокращением от невесть откуда взятого «подлинного имени» Фатаро Алокрихума, а то и вовсе утверждали: никакого Фаалокра не было, это — мифологический образ, псевдоним… коллективного правления тогдашних министров (не объясняя, впрочем: кого же изображают известные кадры хроники, и чьему авторству принадлежат научные труды, речи и статьи?)…
Но вот стало очевидно: кампания по «разоблачению лжепророка» зашла в тупик, разоблачив лишь собственную абсурдность — и тут же грянула другая: та самая, о неких мистических тайнах Западного континента… А вскоре ничем кончилась и она, ей на смену пришла ещё одна: снова о том, что в современной цивилизации якобы ущемлены права малых групп и народов, им для сохранения неких духовных ценностей нужна своего рода идейно-культурная автономия на основе местных законов — и вот это стало обретать форму возникшего сперва как бы исподволь, полулегально (и даже никак законодательно не закреплённого) раздела страны на «регионы по вероисповеданию», внутри которых выделялись ещё автономии разного уровня (причём и — одни внутри других). Официально этого нового, «параллельного» деления страны как бы не было, никакие законные власти решений об этом не принимали (и вообще не всегда было понятно, что делается от чьего имени и в чьих интересах) — но какие-то решения принимались, и совсем не «кажущимся» образом влияли на жизнь людей. Где-то, например — приходилось отныне начинать день в школе с молитвы неведомо кому на неизвестном языке; или — срочно отменять торжества, пришедшиеся, как выяснялось, на траур или пост непонятно по какому случаю, о котором не знала большая часть именно местного, коренного населения… И уже всё чаще сталкивались интересы разных «облагодетельствованных» таким образом групп, вспыхивали потасовки, порой с серьёзными жертвами — но и разобраться, кто прав, кто виноват, было нельзя. Существовали разные верования,
