облюбовали себе сиделочку?
Робби загоготал.
— Увы, доктор. Но я не отказываюсь от идеи, я весь в поиске.
Проходивший мимо ординатор, тоже из врачей, живущих при больнице, но старше их, возмутился:
— Не паясничайте. Вы не на пикнике. — Они неприязненно молча смотрели на него. — Да, да, — кивнул он. — Подождите, год покажется таким длинным, точно конца ему нет.
В памяти прочно засело это ощущение вечной, неотпускающей усталости. Потом ему стало казаться, что он тогда вообще не спал, дни и ночи сменяли друг друга, а он, еле волоча ноги, двигался как в тумане — по палатам, в анатомический театр, на дом к больным. Спал он урывками, когда удавалось ухватить час-другой, да и то скорее дремал с одной, вечно сверлившей мозг мыслью, что замогильный голос громкоговорителя вот-вот прошепчет: «Доктор ван дер Риет. Доктор ван дер Риет».
И несмотря на все это, никогда в жизни не было у него такого прилива сил. Все его чувства были обострены до предела. Временами ему казалось, что он буквально ощущает, как напрягаются и расслабляются у него нервы — точно щупальца подводного обитателя, мгновенно реагирующие на малейшее раздражение окружающей среды. Цвета виделись четче и ярче; слух обострился до крайности и воспринимал даже поскрипывание резиновых подошв, когда сиделка глухой ночью проходила по коридору, даже хриплый вздох какого- нибудь старика пациента, ведущего отчаянную борьбу с надвигающимся небытием.
Его стала тревожить эта развившаяся в нем безошибочность предчувствия. Никогда ему не забыть той молодой женщины, которую он видел однажды утром при хирургическом обходе. Ночью, накануне, у нее появились приступы рвоты с кровью, легкие впрочем. Была определена язва двенадцатиперстной кишки. Прописали лекарство, нейтрализующее кислоту, и на следующий день назначили операцию. Женщине едва исполнилось тридцать — красивая, самоуверенная. Хирург еще пошутил с ней, и она без тени смущения бойко парировала его шутки. Закончив осмотр, хирург со своей свитой перешел к следующей койке. Деон же шагнул, в сторону, чтобы лучше видеть очередного пациента, и толкнул койку молодой женщины. Он наклонился было к ней, чтобы извиниться и что-то спросить для уточнения диагноза, и явственно почувствовал страшный запах смерти (а может быть, просто вообразил, что почувствовал? Запах возник и тут же исчез, так что он не мог бы сказать наверное). Он не сумел справиться с собой, и на лице его отразился такой ужас, что молодая женщина заметила это и нахмурилась.
— Извините, — тихо сказал он, и она ленивым движением откинулась на подушки, расслабилась; на бретельках ее ночной рубашки были вышиты розочки.
— Неуклюжий, — прошептала она и многозначительно подмигнула.
В конце обхода он бросил взгляд на ее температурный лист — все в порядке, ничего особенного. Анализы в норме, никаких отклонений, лечение прописано правильно. Единственное, этот запах смерти, пахнувший на него (а может, ничего и не было?), да подсознательное чувство тревоги. В конце концов он убедил себя, что просто еще находится под впечатлением трех смертных случаев в блоке В-4 накануне.
А во второй половине дня женщина почувствовала себя плохо и попросила сиделку, чтобы ей дали судно. Она перегнулась через край кровати, ее несколько раз вырвало. Потом по телу ее пробежала судорога, она хрипло вскрикнула от ужаса и изо рта ее неудержимо хлынула яркая кровь.
Ее соседка не сразу сообразила нажать на кнопку звонка. Примчалась сиделка, две палатные сестры; одна из них с первого взгляда сообразила, в чем дело, и тотчас кинулась за врачом.
Но было уже поздно. Через две минуты больная умерла.
Ее фамилия была Уэст. Мария Иоганна Уэст. Это имя он надолго запомнит.
Были и другие имена в графе «дебет» его гроссбуха.
Питер Тейт, одиннадцати лет, перелом левой большеберцовой кости. Жизнерадостный мальчик, курносый, веснушчатый, озорной, как терьер. Сломал ногу, упав с дерева. На гипсовой повязке значились автографы двух сестер; на выписку готовили. Рентген показывал, что кость встала на место. Никаких проблем. А при общем осмотре Деон обратил внимание, что в одном ухе на барабанной перепонке появилась краснота. К тому же мальчик слегка температурил, и Деон прописал пенициллин — один миллион единиц. Еще бы. Он был горд, что обнаружил такую мелочь в то время, как все другие, будучи озабочены главным, пропустили ее.
А по дороге домой Питер Тейт пожаловался, что у него кружится голова. Родители подумали, что это может быть просто от пережитых волнений, результат общего шока. Затем матери показалось, что он тяжело дышит. Затем он стал хватать ртом воздух — мальчик задыхался. Отец развернул машину и помчал обратно в больницу — он гнал автомобиль, как только позволял транспорт, ибо они попали в час пик. Коллапс наступил почти сразу же, им десяти минут не хватило доехать до больницы — попали в правый ряд за автобусами и не могли выбраться. Мальчик умер, едва его внесли: анафилактический шок в связи с полной непереносимостью пенициллина. Кто мог знать, что его убьет то, что дарует жизнь? Он, Деон ван дер Риет, должен был знать. Запиши в графу «дебет» Питера Тейта.
Запиши в эту графу Виллема Руитерса, шести с половиной лет.
Запиши Нони М'вубанджани, восемнадцати лет, служанку.
Запиши Роберта Рональда Мортена, пятидесяти двух лет, директора компании.
Этих он часто вспоминает среди ночи, когда не спится.
Но были и другие, в следующей графе, так что баланс сходился. Тех, других, он тоже не должен забывать, чтобы не сойти с ума.
Он дежурил в ту ночь в мужском отделении блока В-1 и менял капельницу пациенту, поступившему с острым панкреатитом, когда динамик вызвал его каким-то совсем уж загробным голосом.
Проклятие! Не было еще и десяти, и дежурство выдалось довольно спокойным, так что он тешил себя надеждой выкроить пару часов, чтобы поспать. Он устал до чертиков, как никогда. Их смена прошлую ночь дежурила на Скорой помощи, и дежурство выдалось не дай бог никому. А тут еще ночная сестра попалась недотепа какая-то, суетится по всяким пустякам, из рук у нее все валится. Может, у этой дуры раздражительность от месячных, а может, вообще климакс или черт знает что.
Деон ввел иглу в вену больному, улыбнулся ему, кивнул палатной сестре: «О'кей, сестрица. Держите пятьдесят капель в минуту в течение двух часов, затем убавьте до двадцати», — и заспешил к дверям по длинному проходу между койками. Юноша на койке у двери еще не спал — он читал, включив ночник на тумбочке и пристроив на согнутых коленях книгу, как на пюпитре. Он поднял глаза на Деона, когда тот проходил мимо, и Деон ответил ему улыбкой. Юноша никак не реагировал — просто следил за идущим по проходу Деоном сосредоточенным взглядом. Затем опустил глаза в книгу.
Этот, слава богу, для нейрохирургии. Опухоль мозга. А неглупый паренек. Деон посмотрел на обходе, чем это он зачитывается. «Also Sprach Zarathustra»[7] Ницше. Юноше сделали биопсию и теперь лечили рентгеном. Придется еще раз лезть к нему в череп. Надежды на выздоровление было мало. Можно ему год обещать, но за это время он превратится в животное. Паренек это отлично понимает. Ницше. Конечно же, он все понимает.
Телефон был в комнате дежурной сестры. Коммутатор долго не соединял. Деон присел
