произнес:
— Иоган пошел в мать, — и, хрипло вздохнув, добавил: — Невинная душа.
Пусть так!
— Да, отец.
Вновь строгий и сухой взгляд.
— Как и его мать. Не от мира сего. Без житейской мудрости. А потому их всякий может обмануть. — Затем одобрительно добавил: — Гордости у нее было много и все-таки не хватило. Вот это ее и сломило.
— Кого, Лизеллу? — спросил Деон, не поняв.
— Какую Лизеллу? Я говорю о твоей матери.
Значит, он все-таки бредит.
— Да-да, — сказал Деон.
— Ко мне приходил пастор, — сказал отец чуть погодя. — Когда это было? Вчера?
— Теперь уже позавчера. Скоро утро.
— Который час?
Деон посмотрел на часы.
— Половина четвертого.
— Утра? Ночь долга, господи. Но да простятся нам грехи наши.
— Тебе вредно утомляться, — сказал Деон растерянно. (Может быть, попросить, чтобы ему дали снотворное?)
Но отец замолчал и молчал так долго, что Деону показалось, будто он заснул или снова впал в забытье. У него самого слипались глаза.
— А этот мальчик, — донесся голос из полутьмы. Послышалось хрипение, и отец снова попросил пить. — Этот мальчик, — повторил он, напившись, — Флип. Он тоже приходил ко мне?
— Да, отец.
— Он вырос дельным человеком. Позови его.
— Ты хочешь, чтобы я позвал Флипа Дэвидса? — удивленно переспросил Деон.
— Да. Позови его.
— Но ведь сейчас очень поздно.
Голова на подушке раздраженно дернулась.
— Ты не понял, Деон? Я хочу, чтобы пришел Филипп, мой сын.
Это было сказано сердито, и Деон решил, что сознание отца то ясно, то помрачается, но в любом случае надо исполнить его желание.
Филипп работал теперь в гинекологическом отделении. Но оказалось, что в эту ночь он не дежурит. Однако на всякий случай он оставил номер своего телефона, и сестра дала его Деону.
Прижимая трубку к уху и слушая гудок, Деон задумался. Ночь, свободная от дежурства, когда почти наверняка можно спокойно выспаться… Ему вспомнилась та ночь, когда Филипп дежурил и за него, а он поехал на вечеринку к Хеймишу.
С другой стороны, Филипп, возможно, считает себя обязанным старику. Ведь кончить университет ему помог он. И приходил же Филипп засвидетельствовать свое уважение. Вчера днем.
Он начал набирать номер. Но только набрав две первые цифры и продолжая глядеть на рецептурный бланк, который дала сестра, он вдруг заметил в сочетании цифр что-то очень знакомое. Он продолжал вглядываться в номер, уже держа палец на шестерке. Затем, машинально отметив про себя, что руки у него дрожат, осторожно опустил трубку на рычаг.
Это был номер домашнего телефона Элизабет.
Сестра посмотрела на него вопросительно.
— Я передумал, — объяснил он и оскалил зубы в подобии улыбки. — Пожалуй, не стоит будить его среди ночи.
Она кивнула, и он вышел в коридор. Но вернуться в палату к отцу он не мог.
Филипп.
Ублюдок!
Он уперся рукой в зеленую стену, ощущая под пальцами холодную гладкость краски, положенной во много слоев.
И острота страдания, и горечь внезапного открытия, и бессильный гнев вдруг отступили, вытесненные новым, нараставшим в нем чувством. Ему казалось, будто это соприкосновение со стеной растет и ширится, захватывая соседние кирпичи, соседние стены — все дальше и дальше, и уже охватывает все здание больницы и тысячи жизней в нем, так что кирпич, и сталь, и цемент тоже ожили, одержимые жизнями, заключенными в них. Вместе с этим чувством к нему пришло ощущение божественного торжества, великой власти, словно, просто стоя тут, у начала начал, он подчиняет себе все это и может проникнуть за обманчивый покров ночного безмолвия, которое скрывает так много. Он был связан с каждой из этих жизней, с их страхами и радостями, надеждами и горем. Он дышал одним дыханием с ними в сумерках раннего утра и пробудится с ними к тому, что бы ни принес свет грядущего дня.
Мало-помалу это чувство угасло. Стены снова стали стенами, и он стоял один в больничном коридоре. Но ощущение торжества еще жило в памяти, и какое-то время он был в мире с самим собой.
Он направился в палату к отцу, придумывая причину, объяснение, почему ему не удалось найти Филиппа Дэвидса.
Но объяснять ничего не пришлось. Пока Деона не было, Иоган ван дер Риет снова впал в забытье и, не приходя в сознание, скончался перед наступлением ясного весеннего утра.
Сперва Деон бессмысленно кружил по шоссе, гнал к городу и возвращался. Однако направляющихся в город машин становилось все больше, а потому он повернул назад, решив отправиться на взморье, в Фолс-бей.
Но едва больница снова осталась позади, как он, почти не отдавая себе отчета, свернул в Ньюлендс и тут же понял, что с самого начала знал, куда поедет.
Филипп и Элизабет. Невозможно. Слишком невероятно, чтобы это можно было осознать.
Элизабет и Филипп. Он просто не может себе этого представить. А потом обнаружил, что может — и очень живо. Ему стало противно, и он попытался думать о чем-нибудь другом, но образ двух сплетенных тел, коричневого и белого, продолжал стоять перед его глазами.
Он остановился за квартал от ее дома, прикурил сигарету от автомобильной зажигалки, и это простое движение вернуло его к тому, о чем он почти два часа старательно избегал думать.
Мой отец умер.
Все остальное — лишь попытка спрятаться, уйти от этого неотвратимого факта. Потому-то он и оказался здесь, точно птица, которая, сделав два-три словно бы бесцельных круга, безошибочно летит к себе домой.
Так вот что? Потребность вернуться домой?
Он вспомнил, как такое же безумие гнало его (странно — тоже в поисках забвения?) утром после того, как он познакомился с Элизабет, а потом осматривая полуторагодовалую цветную девочку, которую так изуродовали люди.
