понял, потому что пробурчал:
– Черт побери, действительно любовь! Кто бы мог подумать… И то сказать, какая в твои годы может быть недостаточность. Впрочем, это дело наживное. Так оно всегда и бывает: сначала сердечная избыточность, а уже потом недостаточность. Как естественное следствие мук творчества. А практический смысл всего лишь в том, чтобы появился плод любви…
Глава 24
– Ну, что? – спросил Гиря, когда мы с Сюняевым зашли в его кабинет.
При этом Гиря смотрел на меня, и голос его как-то странно дрогнул. Похоже, он нервничал. Причем, находился в этом состоянии уже довольно долго, что меня несколько озадачило. Он что же, действительно опасался каких-то эксцессов со стороны Валерия Алексеевича?
– Все в порядке, Петр Янович, – сказал я поспешно
– Как Валера? В норме?
– А, интересно, почему ты его об этом спрашиваешь, а не меня? – раздраженно поинтересовался Сюняев, умащиваясь на стуле. – Ты меня спроси!
– Ага! – напряженность в лице Гири сменилась выражением, которое, по моим понятиям, возникает у начальника после того, как его подчиненные вернулись с ответственного и рискованного задания, он понял, что задание выполнено, потери минимальны, и можно планировать следующую операцию. – Доложи основные результаты.
Я решил быть предельно лаконичным:
– Валерий Алексеевич провел в ящике три часа, установил дружеские отношения с Бодуном и уже на обратном пути высказал несколько концептуальных соображений по ряду вопросов, относящихся к тематике виртуальной реальности.
– Вот как даже! – изумился Гиря. – То есть, все обошлось…
– И даже несколько более того, – подтвердил я.
– Может быть вы закончите валять дурака, – обозлился Сюняев. – Я вам что, подопытный кролик?!
– Что-то вроде того, – пробормотал Гиря, ухмыляясь в сторону.
– Валерий Алексеевич! – я развел руками. – Вы же видите, какая обстановка. Петр Янович никак не может расстаться с мыслью, что либо все его страстно желают облапошить, либо он и вовсе потерял рассудок. В этих условиях я вынужден лавировать между Сциллой его подозрительности и Харибдой вашей раздражительности. И куда прикажете податься бедному аргонавту?
Гиря взглянул на меня с интересом, потом обратил свой взор на Сюняева и сказал значительно:
– А он ведь у нас, оказывается, тоже лингвист.
– Так ведь с кем поведешься.., – буркнул тот.
После этого Валерий Алексеевич неожиданно впал в задумчивость. Заметив это, Гиря махнул рукой:
– Вот что, Глеб, ты давай иди, а мы тут приватно побеседуем. Надо решить несколько интимных вопросов, касающихся моей личности. Да и вообще… Я тут посовещался и решил, что нам следует перейти от практики коллективных совещаний к практике индивидуальных собеседований. А то как соберемся, так давай балагурить, а дело-то, оказывается, серьезное. И, чувствую, скоро станет совсем не до шуток. Так что уж ты не обижайся…
– Я понимаю, – сказал я вставая. – Какие-либо поручения будут?
– Будут. Найди укромное место, садись и подумай. То есть, всесторонне… Так подумай, эдак, но все строго по нашей тематике. Всеми способами, какими умеешь. Особый упор сделай на концептуальные соображения Валеры – мне понадобятся независимые оценки. Ну и так, вообще… И если что-нибудь придумаешь дельное – сразу мне докладывай. Или вот ему, если меня нет, – Гиря ткнул пальцем в Сюняева.
– Но, может быть.., – начал было я, но Гиря резко перебил:
– Нет, не может. С сегодняшнего дня переходишь на особое положение. Отныне ты у нас – спецагент по особым поручениям. Постоянно должен быть в пределах досягаемости. Шлифуй актерские дарования – предстоят встречи с разными людьми под весьма разнообразными предлогами на их площадях. Отрабатывай всякие улыбки и скорбные выражения. И смени гардероб, а то вон штанишки на коленках пузырями – несолидно!
– Это джинсы, – сказал я не очень уверенно.
– Вижу, что джинсы, – буркнул Гиря раздраженно. – Ты что, в джинсах попрешься на Коллегию?
– Я? На Коллегию?! Но почему…
– Слушай, Глеб, не задавай мне идиотских вопросов. Я не знаю, куда тебе придется идти, а куда нет. Понадобится на Коллегию, пойдешь на Коллегию, и должен выглядеть как коллега, а не как босяк. А надо будет крутиться в кулуарах Ассамблеи ООН – никто не должен даже заподозрить, что ты не депутат. Мимику отрабатывай, жесты и все такое. Имей в виду: есть вероятность ситуаций, где необходимо будет применять одеколон. Учись есть стоя – там у них в ходу фуршеты. На всякий случай брейся каждый день, и непременно при себе кристаллофон в нагрудном кармане.
– И парапистолет в заднем, – подсказал Сюняев флегматично.
Гиря посмотрел на него неодобрительно и снова обратился ко мне:
– Галстуки у тебя есть?
– Ну… Да. Один или два. А сколько надо?
Гиря махнул рукой:
– Ладно. Я Валентину проинструктирую… И вот что еще что…
Он отвел взгляд, помолчал, а потом воззрился на меня в упор и поинтересовался:
– Ты умеешь врать, глядя прямо в глаза? Потренируйся там на Куропаткине… Короче, завтра я разговариваю с Таккакацу, а послезавтра.., или еще днем позже ты встречаешься с одним деятелем. Разговор у вас будет аллегорический – я предварительно проинструктирую. Сделаешь полную запись, потом встретимся и будем интерпретировать.
После этого Петр Янович шумно выдохнул воздух, выдежал 'томительную паузу' и произнес сакраментальное:
– Все. Иди.
И я пошел.
Интересно отметить, что по ходу своей тирады Гиря ни разу не ввернул свое обычное: 'Я понятно излагаю?'. Видимо, он уже был уверен в моей понятливости 'вполне, и даже более того'. Я решил, что, в известной степени, это делает мне честь. Однако, я и понятия не имел, насколько плохо понял, что собственно имел в виду шеф.
В тот момент я и вообразить не мог, в каких кулуарах мне придется побывать в ближайшие месяцы, с каким количеством людей предстоит встретиться, и какую дикую ахинею нести с самым умным выражением лица. И сколько придется врать. А уж о том, какие мнения о моей скромной персоне будут получены мной через знакомых и третьих лиц, я, разумеется, не имел никакого представления, как, впрочем и о том, чем все это закончится.
Сейчас я понимаю, этот день стал для меня переломным. С Куропаткиным я теперь встречался редко, зато очень часто сталкивался вблизи кабинета Гири с другими сотрудниками отдела, причем, некоторых из них я даже и в лицо не знал, хотя, как потом выяснялось, мы не один год работали бок о бок, но как-то удачно доселе не пересекались.
В целом, этот период моей жизни состоял, если можно так выразиться, из фрагментов бытия и небытия. Небытие наступало в тот момент, когда Гиря меня вызывал, грузил кучей бумаг и кристаллов и просил проанализировать, как он выражался, 'материал в контексте текущих событий'. Сначала я сидел, читал, слушал и формулировал вопросы. Потом шел к Гире, и он меня 'ориентировал кто есть кто, зачем и почему'. Потом я шел, читал все по второму разу, углубленно размышлял и делал выводы. И нес их Гире. Петр Янович их перетирал в муку, замешивал на 'административной мудрости', принимал решения, и мы
