– Эти глупости оставь! Отступать нам уже некуда, после всего, что было.
– А что было-то? – изумилась она.
– А пятка? Я держал ее в руках!
– Господи! И с этим человеком я должна провести остаток жизни…
– Пустяки. Какие-то жалкие шестьдесят-семьдесят лет. Это просто миг, по сравнению с вечностью.
– А потом? – тихо спросила она.
– Потом кто-то из нас умрет.
– Сначала умру я, – сказала Валентина, уставившись в потолок.
– Это уж как получится…
– Нет, я точно знаю. Я просто этого не переживу! Вот когда папа умрет, я этого не переживу. Я вообще не понимаю, зачем люди умирают!
Только теперь я осознал, какое сокровище мне досталось. Существует, оказывается, человек, готовый умереть только для того, чтобы не видеть моей кончины. Это надо ценить!
Мне захотелось ее поцеловать. Что я и сделал.
Целоваться она не умела, но процесс освоила моментально. А я поймал себя на том, что испытываю к ней почти отеческие чувства.
– Знаешь, Глеб, я сейчас поняла, что готова стать матерью, – вдруг сказала она.
– И как же ты это определила? – спросил я, целуя ее ладони.
– Просто знаю, и все. Мне даже показалось, что ты – маленький ребеночек.
Я просто обалдел от такой синхронности ощущений. Раньше, имея дело с женщинами, я ничего подобного не испытывал.
– А ты, Глеб, до меня с кем-нибудь… Ну, понимаешь?.. Я имею в виду женщин?
Все. Предел. Она читает мои мысли. Не надо никаких дознавателей, расследований, экспертов и биопотенциалов. Все это – ерунда… Читает без всякой аппаратуры. Надо ее брать в отдел, и все. Остальных – выгнать.
– Как ты это делаешь?! – возопил я.
На лице Валентины промелькнул испуг.
– Что я делаю?
– Ведь ты меня читаешь, как магнитную ленту!
– А я всегда так делаю, – тихо сказала она. – Особенно, если понимаю человека.
– Меня интересует, как ты это делаешь теперь?
– Не знаю, – она растерялась, но потом улыбнулась. – Тебя интересует… А я сама тебя интересую?
– Валентина!
– Вот и у мамы с папой также. Она его любит до безумия – я ведь знаю. А он… Иной раз просто на руках готов носить, а на другой день придет, сядет, и сидит как бревно. Ругается. Пишет какую-то ерунду про человечество. Мама его чуть ли не из ложечки кормит. А он уедет на месяц, и как в воду канул. Ни ответа, ни привета. У вас что, в этом ГУКе, связи никакой нет?
Я вздохнул. Чужая жизнь – потемки.
– И у нас будет так же, – сказала Валентина тихо и обреченно.
– Откуда ты можешь это знать?
– Да уж знаю… Все нормальные мужики такие. Они не понимают, что женщине важно знать, что о ней всегда помнят. А что вам стоит?.. Безопасность, трассы, перевозки… Это правда важно?
– Не знаю. Что-то важно, что-то нет. Важно не сидеть без дела. Я, например, от безделья зверею и тупею.
– И будешь на меня кричать?
Я молча взял ее руку и поцеловал отдельно каждый пальчик.
– Нет, ты ответь!
– Не знаю, радость моя, – я вздохнул. – Наверное, буду. Я ведь обычный 'нормальный мужик', а все мужики одинаковы. Но если я замечу, что причиняю тебе боль, я постараюсь тут же перестать. Я буду стараться. Веришь?
– Угу, – она доверчиво мотнула головой. – Это ты молодец, что не врешь. Никогда мне не ври, если прямо спрошу. И даже если с другой женщиной – так бывает – все равно не ври. Я пойму. А если не спрошу, можешь врать, сколько захочешь – я и так все буду знать про тебя.
– Ну, Валентина, с тобой не соскучишься! – возмутился я. – Какие другие женщины – мне и тебя одной выше макушки!
– Будут, – кротко и печально сказала она. – Я знаю.
– Ну, послушай… А если ты меня бросишь? Ты представляешь, что теперь будет со мной, если ты меня бросишь?
– Конечно. Ты пропадешь. Но я тебя никогда не брошу. Мы с тобой два раза разведемся, но я все равно от тебя не отвяжусь, и не брошу.
Я был потрясен.
– Откуда ты это знаешь?!
– Да вот знаю… У нас будет трое детей: мальчик и две девочки. Первый будет мальчик, он будет похож на мою маму, а девочки будут похожи на тебя. А на меня никто не будет похож… Я еще много чего знаю, но не скажу, потому что нельзя.
– Почему нельзя?
– Судьба может обидеться… И все пойдет наперекосяк.
– Валентина! – сказал я шепотом. – Ты глупая и взбалмошная девчонка. Ты не можешь знать, что будет завтра и послезавтра…
– Не кричи на меня!
– А я и не кричу, – теперь я даже не шептал, а только шевелил губами. – Что ты со мной делаешь! Ведь я могу во все это поверить.
– А и надо, чтобы ты в это верил, – также одними губами произнесла она.
– Ты меня программируешь, как бортовой вычислитель. Один только вечер вместе провели, а я уже и не знаю, куда деваться. Когда ты явилась, кто ты была? Дочь старшего коллеги по работе. А теперь? И это за одну ночь. Неполную, прошу заметить. Еще надо до утра дожить…
– А кто я теперь?
– Ты? Ты… Ты жизнь моя, а я ничтожный раб, и стою медный грош из всех сокровищ, что положено отдать за ту любовь, которой я наполнен до краев.
– Это кто написал?
– Шекспир, кто же еще…
– Врешь! Это ты сам сочинил!
– Да, я сочинил, – произнес я голосом провинциального трагика. – Посмотри, что ты сделала со мной за какие-то пять часов. Я стал поэтом, и шпарю пятистопным ямбом. Это что, порядок?!
Я выпучил глаза, пародируя шефа.
– Ой, Гиря, – восхитилась Валентина, и даже запрыгала на стуле. – Вылитый Петр Янович. Ты еще палец сделай вот так!
Я сделал палец, как надо, и погрозил ей. Потом мы немножко помолчали. Потом я сел у ее ног и положил голову на колени.
– Ты что-то хочешь спросить, – сказала она, и непонятно было, это вопрос, или констатация факта.
Я в этот момент абсолютно ничего не хотел. Моя бы воля, я бы остаток жизни просидел вот так, у ее ног. Но воля была не моя, и в голове немедленно родился вопрос. Я даже сам не понял, зачем мне нужен был ответ, и что с ним потом делать. Но делать было нечего, и я задал этот вопрос:
– Скажи, а в какой момент ты поняла, что я – тот самый, который тебе нужен? Был такой момент?
– Конечно, – сказала Валентина. – Вот когда мы зашли к Гирям… Фу, какая ерунда! Зашли к Гирям… Что за дурацкая фамилия!
– Отличная фамилия! Ты говори, говори.
– Мы зашли, я посмотрела сначала на Марину, и она мне как-то странно кивнула. А потом она посмотрела на тебя, и я посмотрела на тебя. А ты смотрел на маму, а потом перевел взгляд на меня, и как-
