откликнулась Валентина.
– Но не больше!.. Надо изготовиться к трапезе, – заявил Сюняев, церемонно поклонился, и направился в туалет.
Мы же с Василием отправились на кухню, с тем, чтобы оказать давление на персонал и снять, при возможности, пробу. В конце концов, Валентине могло прийти в голову отравить родного отца, от чего я ее и предостерег, потому что она готовила нечто очень замысловатое, название которому еще не придумало человечество.
Если Валентина и хотела кого-либо отравить, она просчиталась.
Валерий Алексеевич в первые пятнадцать минут сытости оказался чрезвычайно благодушным. Он на все лады расхваливал кулинарные способности дочери, намекая на то, что мне повезло в гораздо большей степени, нежели можно было предположить вначале. От какого именно момента следует начать отсчитывать упомянутое начало, он уточнить не изволил. Я, впрочем, и не настаивал. Куропаткин, правда, втиснулся в разговор, и попытался настоять, но ему очень быстро заговорили зубы. Валентина сияла всеми оттенками счастья и была необычайно хороша! Никаких признаков буйного нрава, только нежность и любовь во взоре, и будь я в этот момент папой, а точнее, любимым папочкой, я бы таял, как масло на сковородке. Что, собственно, и делал Валерий Алексеевич.
Кончилось тем, что Валентина подала к кофе маленькие бокальчики, и разлила по ним коньячок. Сюняев только крякнул.
– Вот это сервис! Ладно, так и быть, – сказал он. – Выкладывай, что там у тебя? Небось, опять нашкодила?
Валентина покраснела, порывисто обняла отца за плечи и что-то прошептала ему на ухо.
– Погоди, погоди, а откуда ты знаешь? Еще и двух недель не прошло.
– Я ходила к врачу, и сделала тест.
Сказав это, Валентина очень натурально потупилась. Я не могу передать выражение, возникшее на лице тестя. Это – невозможно. Представьте себе закат после дождя. И солнечный луч, и облака у края горизонта… Нет, это невозможно! Еще не придуманы эти поэтические образы, этот водопад сравнений и метафор, эти сказочные суффиксы и фантастические корни. Да разве жалкие восклицательные знаки и унылые многоточия способны связать воедино эти красочные лексемы?! Нет!.. Тысячу раз нет!!!
Я все понял без слов.
– А-а! – возгласил Валерий Алексеевич. – Каково?! Вот это темпы!
– Тс-с! – сказала пунцовая Валентина и заговорщицки приложила палец к губам.
– Так-то! – громогласно подвел черту Валерий Алексеевич. – Но смотри у меня! Это будет внук, я вам говорю!!!
Хотя я уже все понял, но смысл понятого не сразу достиг интеллектуальных центров. А вот мысливший с быстротой молнии Куропаткин мгновенно ухватил суть:
– А-а-а! – взревел он. – Рысью в галоп! Шашки вон!
И, не медля ни секунды, разлил еще по бокальчику. Сюняев машинально выпил, и они с Васей еще минуты три выливали друг на друга свои ощущения.
А я смотрел на Валентину. И впервые в ее глазах прочитал не свои, а ее собственные мысли:
'Ну, что, дружок?.. Ты ведь втайне от себя надеялся, что как-нибудь обойдется. Теперь-то понял, что все? Ты мой, дружочек, мой… И эту чашу ты выпьешь до последней капли!'
Я взял свой сосуд, кивнул ей, дескать мол, а куда деваться? И выпил.
Кончилось тем, что мы выпили еще три раза подряд, и на какое-то время я отключился полностью. Сказались трудности осмысления моего нового положения. А когда пришел в себя, обнаружил, что Куропаткин и мой тесть сцепились в яростной схватке:
– …А я тебе говорю, что команда 'шашки вон!' подавалась только в казачих войсках, – вдалбливал Васе Валерий Алексеевич.
– Па-ардон! – отбивался Василий. – А в регулярной кавалерии? А гусары? А драгуны?!
– Ничего подобного! 'Шашки наго-ло!'… То есть, тфу!, какие шашки!..
– Дамки, – подсказал Вася. – У гусаров – 'дамки наго-ло!'
– Я тебе дам дамки! Шпаги! Палаши! Никаких шашек у гусар не было.
– Наверное, сабли? – попыталась вставить Валентина, и сделала круглые глаза.
– А ты не встревай!..
– Кстати об алебардах, – заступился я. – Помнится, у казаков были пики. И что, по-вашему, 'пики вон!'.
– Что? – Сюняев вытаращил глаза. – Какие пики? Ну, да, были пики!.. А куда их там надо?.. Пики наперевес… Нет! Да причем тут пики!..
– Пики – к бою, шашки – вон, – тоном знатока утвердил Куропаткин. – Рысью – ма-арш!
– Правильно! Это самое я и говорю.
– Тогда предлагаю выпить за славу русского оружия, – предложил я.
– Так ведь мы уже выпили! – запротестовал Валерий Алексеевич. – Сколько можно за одно и то же.
– Тем более, что у меня в роду были шведы, – сказал Вася.
– Это которым грозили отсель? – уточнил Сюняев. – Что-то не похоже.
– А по материнской линии?
– Все равно не похоже.
– А белобрысость откуда?
– Ну, вы разошлись, – вмешалась Валентина. – Вы еще за победу Александра Македонского выпейте!
– В Бактрии, – добавил я.
– Какого Македонского? Он кто? – произнес Сюняев озадаченно.
– Ну, у которого кровь течет в жилах Эндрю Джоновича.
– А? – Валерий Алексеевич обвел нас совершенно ошалелым взглядом. – Там что, была победа? А где эта Бактрия?
– Где-нибудь в Индии? – неуверенно предположил Куропаткин.
– А по-моему, в Пакистане, – сказал я.
– Но-но! – буркнул Валерий Алексеевич. – В каком таком Пакистане? Что еще за Пакистан такой выискался?!
– Да какая разница! Главное-то – не победа. Главное – участие, – убежденно произнес Вася.
– Главное, Василий, – участие в победе, – я похлопал Куропаткина по плечу. – И в поражении – тоже. И в любом горе главное – участие. Потому что кто в еде не участвует, тот и не ест. Это классическая формулировка.
Вася мгновенно протрезвел и сделал выводы.
– Верно! – сказал он. – Зря мы не закусываем.
– А по-моему, она в Гималаях, – вдруг ни с того ни с сего брякнула Валентина, и зажала рот ладошкой.
– Кто? – Сюняев помотал головой.
– Ну, Бактрия же!
Судя по всему, Валерий Алексеевич юмора не понял. Он повернулся всем корпусом и уставился на дочь.
– Как в Гималаях? Он что же, Македонский, воевал в Гималаях?
– В предгорьях. А как же, по-вашему, он попал в Индию? – воскликнул обнаглевший Куропаткин.
Судя по всему, коньяк его не взял. И теперь этот тип откровенно потешался над моим тестем. Я решил, что Гималаи ему прощу, а вот за предгорья он ответит!
Валерий Алексеевич оторопело уставился прямо перед собой.
– Что они все лезут в Гималаи? – возмутился он. – Сперва Александр Македонский, а теперь и Гиря туда же…
– Так ведь там Крыша Мира, – сказал Вася.
– И что с того?
