– Оттуда ближе к Богу, – пояснил я.
– Да? Ты так думаешь?.. Ф-фу!.. Нет, вот мошенники! Напоили старика, и издеваются, – Валерий Алексеевич вытер вспотевший лоб. – Пожалуй мне пора. Наталья Олеговна будут недовольны…
– А давайте сейчас же позвоним маме, и скажем, что ты у нас задержался, – предложила Валентина.
– Но я еще отнюдь не задержался, – запротестовал Валерий Алексеевич. – И потом – она наверняка будет против.
– Она наверняка будет 'за', – уверил Куропаткин, вставая. – Это я беру на себя. Какой код?
– Мой, – сказал Сюняев. – Только не смей хамить!
– Когда это я хамил женщинам? – возмутился Вася. – За кого вы меня принимаете?!
– Было, Вася, было.., – лукаво заметила Валентина.
– Ну, – Куропаткин смешался. – Это был не характерный эпизод в моей жизни.
– А что за эпизод? – поинтересовался я.
– Я пошутила. Иди, Вася, иди. Папу все равно нельзя отпускать в таком виде.
– В каком таком виде? – Валерий Алексеевич возбудился. – И что значит 'отпускать'?!
Валентина проигнорировала этот вопрос, потому что у нее в запасе был свой, который она и задала самым будничным голосом.
– А что, Петр Янович и в самом деле собрался в Гималаи?
– А откуда тебе это известно? Это ведь военная тайна! – изумился Валерий Алексеевич.
– Сам сказал.
– Я сказал?.. Глеб?!
– Факт имел место, – подтвердил я.
– А зачем я это сказал?
– Трудно сказать… Вероятно, в пылу борьбы с Куропаткиным.
– Ты Глеб, проследи, чтобы я тут вам лишнего не болтал. А то этот Куропаткин…
– Конечно, папа, – я изобразил на лице сыновнее послушание, потому что Куропаткин уже стучал пятками по полу где-то поблизости.
– Х-ха! Уже 'папа'… Это ведь надо! Стоило чуть-чуть расслабиться, и уже 'папа'.
– А скоро вообще будешь 'дед', – мстительно заметила Валентина.
Сюняев в ответ только обреченно махнул рукой. Похоже, он смирился с новой ролью.
– Докладываю, – объявил вернувшийся с переговоров Куропаткин. – Все нормально. Санкция получена, однако имеется указание ограничивать в спиртном. У Валерия Алексеевича, как выяснилось, сердце пошаливает.
– Предлагаю обмыть санкцию, – мрачно сказал Сюняев. – Предельные дозы упоминались?
– Нет, но…
– Разливай! Расширяет сосуды. Это с одной стороны. А с другой – все мы там будем. Вон, Шатилов здоровый, как бык, а тоже начал сдавать…
– Ты был у дедушки? – удивилась Валентина.
– Два раза. Один раз маму сопровождал. А другой раз он Петра вызывал, а тот меня прихватил. Надо бы и тебе… вам сходить.
– Мы с Глебом обязательно сходим, – заверила Валентина, даже не посмотрев в мою сторону. – А что такое с ним случилось?
'Да-а, – подумал я философски, – Надо срочно принимать решение, поскольку в этой семье решения принимаю я, а оно уже принято'.
– Старость случилась, – буркнул Сюняев, разглядывая остатки коньяка в своем бокальчике. – Он, оказывается, инсульт на ногах перенес. А теперь правая рука начала отниматься. Он и заметил. Подписи-то ставить не может! Отнялась бы левая, он бы и продолжал сидеть…
– А где он сейчас сидит?
– Сейчас уже на месте. А какое-то время сидел дома. В стационар ложиться не пожелал, а насильно класть побоялись. Как же, большая шишка!
У меня возникло ощущение, что Сюняев уже не контролирует себя, и сейчас понесет околесицу. Но он как-то по-особенному посмотрел на меня, и я понял, что он вовсе не пьян. И он понял, что я это понял. После этого он поманил меня пальцем, и, приблизив голову, зашептал:
– Похоже, все! Последний из зубров… Бога надо молить, чтобы он выплыл, Бога! А не выплывет – все развалится к чертовой матери… Я за Петра беспокоюсь. Шатилов его закрывал, а уйдет – накинутся всей сворой и сожрут с потрохами.
– Не думаю, – заметил я осторожно. – Петр Янович не из тех, кого можно рвать на куски.
– Верно. Его можно только целиком проглотить.
– А тогда, думаю, подавятся. Все ведь сразу не смогут глотать, а от каждого в отдельности он отобьется.
– Ну, не знаю… Они с Олегом Олеговичем долго воду в ступе толкли, какие-то административно- правовые аспекты обсуждали. Планировали чего-то, и прочее – я отвлекся. А привлекся я обратно, когда меня Гиря предупредил. И такую, знаешь ли, интересную историю поведал нам Олег Олегович, что… Валентина, завари-ка ты нам чайку. Я ребятам сказку-быль расскажу. У вас тут закурить не найдется?
– Только этого еще не хватало! – Валентина поджала губы и ушла на кухню.
– Значит, нет, – констатировал Сюняев. – Жаль, Зураба нет. Зураб – человек, не то что некоторые…
– А почему, кстати, его с нами нет? – как бы невзначай поинтересовался Куропаткин.
– Так… Отъехал по делам… Хорошо тут у вас. Тихо, спокойно. Давненько я так не сидел… А история такая. Вот эта твоя сага о горшочках, произведшая на Петра Яновича столь бодрящее действие, как-то неожиданно пересеклась с другой историей…
– А вы тоже в курсе этих горшочков?
– Разумеется. И Кикнадзе и Штокман, а уж как Эндрю Джонович в курсе, так это любо-дорого посмотреть! Дело в том, что Эндрю Джонович выяснил.., – Сюняев внимательно на меня посмотрел, а потом перевел взгляд на Куропаткина. – Ладно, это пока терпит. Проболтаюсь, а потом мне Петр опять холку намылит. Пусть сам держит в курсе. Может вы с Куропаткиным тоже часть политических маневров – откуда мне знать?.. Так вот, мой тесть, а твой, стало быть… Кто он тебе будет? Ну, как бы дед. То есть, теперь уже фактический родственник, поскольку станет прадедом… Вследствии чего, его дела тебе небезразличны.
– Это – само собой. Он ведь еще и мой начальник по восходящей линии, так что куда ни кинь.., – заметил я многозначительно. – Вот Куропаткина можно было бы и выслать на кухню варить кофе.
– Но мы – гуманисты, и так не поступим. Василий, как я понял, друг семьи и хороший приятель Валентины, вопреки тому, что она мне плела в тот памятный вечер, когда удрала из дому, – сказал Валерий Алексеевич, обнаружив перед носом чашку чаю, а за спиной – Валентину.
– Вы, конечно, гуманисты, но Васю я вам в обиду не дам, и пить вы будете чай, – сказала Валентина усаживаясь за стол. И сурово добавила: – А сахар у вас будет – по вкусу!
Я вспомнил тот вечер и свою историческую фразу. И еще раз отметил, что с Валентиной нельзя расслабляться ни на минуту.
Вероятно, взор мой затуманился, потому что Валерий Алексеевич посмотрел на дочь с укоризной.
– Валентина, – сказал он угрожающе, – ты эти штучки брось! Зятя я тебе в обиду не дам. Имей в виду, я его не для того завел, чтобы терпеть твои художества.
– А что я такого сделала?
– Муж, – в голосе Валерия Алексеевича прорезались металлические нотки, – я повторяю, муж, недвусмысленно изъявил желание выпить кофе. Что должна сделать жена?
Это была, вроде, шутка, но как бы с перебором. Я понял, что у Валентины появилась альтернатива, и с некоторой опаской ждал, какой вариант поведения она выберет. Ответ меня поразил.
– Но папа, я ведь не думала, что это у него серьезно. Теперь я вижу, что ему надо взбодриться – ты ведь что-то хотел ему рассказать?
– Валерий Алексеевич! – воскликнул я.
– Только так, Глеб, и никак иначе! – сурово произнес он. – Только сойди с этого пути, и она начнет
