инопланетного эльфа или еще какую дрянь? Или (такие мысли тоже приходили Яну в голову) Любомир на всякий случай контролирует процесс? Если жертва вдруг надумает бежать.
Шептунов мотнул головой, отгоняя бредни. Его раздумья как никогда были похожи на романтические иллюзии сумасшедшего, а он никак не мог убедить себя остановиться. Виною был страх. Ощущение, что он просто жертвенный агнец, которого улыбающиеся палачи ведут на заклание. Шептунов понял, что единственным способом переломить состояние близкое к панике и начисто лишающее его мозгов, спросить напрямую. Тупо, но эффективно.
— Виталий, теперь я могу узнать подробности?
Самойлов, ох, как сладко улыбался этот негодяй, у Яната аж скулы сводило от показной слащавости.
— Чего именно? — вопросом на вопрос ответил Виталий и чуть сощурился.
— Куда именно мы идем?
— Прекрасное место. Тихое, уединенное, подходящее для осознания реальности.
— Такие тайны. Какая теперь то разница? Вскоре я буду помнить лишь что должна, так скажите мне, объясните, в конце концов. Вы ведь понимаете, ничто так не терзает человека как неизвестность.
— Это часть посвящения. Будьте терпеливы и спокойны. Вашей жизни ничего не угрожает, неужели вы еще не поняли? Если бы мы желали причинить вред, к чему прелюдии? Ох, и темперамент, Янат. Вы очень резки и прямолинейны для девушки. Я понимаю, люди бывают очень разными, но все же в вас есть нечто откровенно мужское, в характере, я имею в виду. Думайте о красоте мира, о том, как много он вскоре сможет предложить вам.
'Дружную кампанию маразматиков и примитивные условия жизни' — мрачно подумал Ян, ослепительно улыбаясь Самойлову. Затем пожал плечами, словно бы принимал свою судьбу и смирялся с ней, но потом лукаво спросил.
— А если я сейчас попытаюсь сбежать?
— Куда? И, главное, зачем, Янат? Оглядитесь. Я ведь не просто так дал вам возможность понять и выбрать. К чему игры, мы же понимаем — выбор сделан, он единственно правильный.
Шептунов кивнул, рассеянно, так, словно он намеренно не выслушал ответа Виталия и даже продемонстрировал нарочитую легкую небрежность. Скривился, сморщив нос, и сосредоточился на дороге, чтобы запомнить ее, или хотя бы немного отвлечься.
Ян не мог позволить нервной дрожи, которая охватывала тело, стать заметной для них. Только не теперь, когда ему приходиться изо всех сил притворяться безмятежным.
Мир вокруг удивлял его, несмотря на волнение и подавленность. Едва они покинули места, которые Янат сумел немного изучить, как первобытная мощь природы этого мира навалилась на них, разноцветной лавиной сметая все представления о допустимом. Всю чашу (воронку оставшуюся после взрыва) растительность уже завоевала. Прошло достаточно много времени, чтобы места эти стали обжитыми, а шлак покрыла толстым слоем земля. Только валы оставались черными пальцами обгорелой руки, высоко и одиноко торчащей в небо стеной, пугающе реальным подтверждением тайн прошлого. Но даже их постепенно завоевывали джунгли. Просачиваясь в трещины, вымытые за долгие годы дождями, с нанесенными на выступы и в разломы тонкими слоями песка и почвы семена прорастали, тянулись к солнцу, раскидывали семена сами и, умирая, в свою очередь создавали богатый полезными веществами перегной, который служил колыбелью новым поколениям. Конечно, чем выше к ущелью, тем меньше было растительности и тем первозданнее выглядели валы. Угрожающе, мрачно, неприветливо, но в то же время, стоило увидеть, как лучи солнца заставляли сверкать шлак подобно драгоценному камню мириадами крошечных блесток. Зрелище удивительное и необычное.
Со всех сторон к едва заметной тропе тянулись скрученные жгутами деревья, громадные кольца которых, то выходили на поверхность, то исчезали под землей, вгрызаясь в нее стволами. Мощные ветви нависали над узкой дорогой, их маленькие псевдоножки медленно шевелились, пытаясь найти себе опору. Гибкие лианы цеплялись за шлак, в тысячный раз безрезультатно пытаясь захватить гору (тот самый первый вал), бессильно обрывались, оставляя желтые подтеки сока на поверхности, и снова старались прилепиться к скале. Большинство растений росли ниже, там, где успел сформироваться слой земли, и чем выше поднимались люди, тем меньше их становилось. Вскоре только и остались эти деревья, напоминающие Яну лиловых червей, застывших в немом изумлении в самых причудливых позах. На некоторых пышно разрослась знакомая ему белая плесень, другие покрывала жесткая корка-хитин, словно рыбья чешуя, только во много раз тверже, но такая же радужная, отблескивающая под лучами солнца от бледно голубого до густого оранжевого. Длинные закругленные листья бледно желтого, голубоватого и сине-зеленого цвета перемежались зонтиками мелких полупрозрачных цветочков имеющих легкий зеленоватый оттенок и очень яркие тычинки ядовито розового цвета. Над головами путников нависали пучки игл длиною до метра. Они были опасны лишь тем, кто рискнул бы серьезно поранить дерево, но любителей такого драйва было немного. Чуть ранее Виталий предупредил Яната, сообщив, что иглы легко протыкают кожу и отравляют ядом, вызывающим остановку сердца. Теперь Шептунов с опаской поглядывал на черные глянцевые стержни, но подлинного страха не чувствовал. Ему и до того приходилось сталкиваться с необычными вещами.
Наконец, они вошли в ущелье. С двух сторон поднимался неровными стенами сплошной шлак. Тропа под ногами становилась все шире, похоже, они двигались по пути водного потока, оставшегося после сезона дождей. Вокруг лежали камни, камни и камни. Солнце светило, прохладный ветер охлаждал разгоряченную кожу и Ян чувствовал бы себя счастливым, если бы не причина прогулки. Он старался думать только о дороге, о силе своей веры и готовился к неожиданностям, продолжая играть на публику.
Уклон дороги вверх стал явным, идти становилось тяжелее, да и тропа начала петлять. Шептунов решил, что вероятнее всего ущелье и есть одно из предположительно естественных образований, о которых он уже размышлял на досуге. Оно, усеянное крупными обломками шлака, порой величиной с деревенский дом, вызывало уважительное и немного подавляющее отношение. Масштабы местных достопримечательностей впечатляли, а возможность взобраться по отвесной скале представлялась маловероятной.
Ян с сожалением облизывал губы. Ему уже захотелось пить, но воды он взять не успел, а его спутники, похоже, жаждой не страдали.
— Еще далеко? — нарушил он почти часовое молчание. Виталий улыбнулся и покачал головой.
— Нет. Почти пришли. Вы очень храбрая девушка и выносливая, правда. Я удивлен. Вы чувствуете это, Янат?
Шептунов нетерпеливо дернул плечом. Такие комплименты не впечатляли, он подозревал подвох. Однако его заинтересовали слова Самойлова на счет чувств. Он нетерпеливо огляделся, не очень-то понимая намеки, но ничего особенного не увидел. Дорога стала чуть пошире, достигла примерно десяти метров от стены до стены, но прочее осталось прежним: тихий свист ветра, шорох мелких камней под подошвой ботинок, солнце, припекающее спину, когда его лучи проникали между двух отвесных стен и прохлада, вызывающая легкий озноб, когда оно скрывалось за тучами. Янат хотел бы стать или более сообразительным или иметь какие-нибудь телепатические способности, но единственное, что он, пожалуй, реально мог, смотреть во все глаза и слушать.
И вдруг до Яна дошло, о чем это Самойлов. Сначала ноздри Шептунова защекотал сладковатый запах, какой-то необыкновенный, странный, волнующий. Аромат был нежным и завораживающим, чем дольше Ян вдыхал, тем сильнее хотелось еще. Он растерянно посмотрел на Самойлова, но тот пожал плечами, улыбнулся и указал рукой вперед. Шептунов ускорил шаг, невольно, но он не смог совладать с предвкушением. Ему очень хотелось увидеть это. Что 'это' он не знал, но влечение к неизвестности было таким сильным. Тайна, о, демон искуситель! Ян обожал тайны.
Дорога сделала резкий поворот и им открылась неожиданная (для Яната) картина. Ущелье резко смыкалось, а затем валы расступались, создавая нечто типа площадки-уступа, некоторого природного возвышения, между берегами которого проходила резко сузившаяся тропа. Обрывающиеся сверху шершавые стены шлака блистали на солнце, а между ними и дорогой царили цветы-великаны. Целое поле цветов.
Высокие мясистые стебли фиолетового цвета поднимались над землей метра на полтора, разворачивая круглые, размером с ладонь толстые листья, с ярко желтыми прожилками. На самой верхушке
