Обычно я старался в выходной не появляться в магазине, но на следующий день зашёл, чтобы получить свою долю печёнки и сердца. И замер, не в силах оторваться от поучительного зрелища. Во двор универсама одна за другой въезжали машины. Не привычные фургоны и рафики, а сплошь волги, по большей части чёрные. Директор петушком сбегал с эстакады, вручал высоким гостям пакеты. Я не видел, чтобы кто-нибудь из подъехавших к задним дверям, расплачивался или хотя бы пытался расплатиться. Пакеты забирались, волги разворачивались и уезжали.
Долго любоваться мне не позволили. Мармеладовна (она была в утро у наших сменщиков), подошла и ворчливо сказала:
— Нечего тут глядеть.
Долго глядеть действительно было нечего. Я ушёл, а на следующий день ничто в магазине не напоминало о недавнем ажиотаже. Холодильная камера была пуста и открыта для всех желающих. Я зашёл в морозное нутро, поднялся на стопку поддонов и нащупал за радиатором пакет. Теперь оставалось вынести его из магазина. Я взвесил языки и пробил чек. Говяжий язык в ту пору официально стоил столько же, как и обычная говядина: два рубля килограмм. Иное дело, что, наверное, никто в стране не продавал его за эту цену. С пакетом в руках я прошёл через кассу, честно заплатив государству все причитающиеся ему деньги. Признаюсь: сердце в эту минуту ёкало. Я ничего не украл, заплатив полную стоимость покупки, поэтому вызывать милицию никто бы не стал, но если бы вдруг меня на этом деле поймали, то трудовая книжка украсилась бы очень неприятной записью. И, разумеется, никакой управы на магазинное начальство я бы не нашёл.
Однако всё закончилось благополучно, и, спустя неделю, я, уже не грузчик, а советский безработный (на новое место я устроился лишь через два дня) праздновал день рождения сына. И украшением стола был дефицит дефицитов — заливной язык.
ГРЕЧКА!
Крупы в универсам привозили либо в заводской фасовке, либо в мешках по сорок килограмм. Килограммовые пакеты с крупой были собраны по восемь штук и обёрнуты упаковочной бумагой, а иногда ещё перевязаны верёвочкой. Разгружать их было не тяжело, но долго и муторно. Грузить мешки оказывалось не в пример тяжелее, но и быстрей. Навалил на тележку пять-шесть мешков, привёз в отдел, скинул на поддон.
Ассортимент круп был невелик и разнообразия не признавал. Манка, пшено, пшеничка, горох двух видов, ячка, перловка… рис дроблёный и круглозёрный — всё это бывало в продаже всегда. Как раз в ту пору появился длиннозёрный рис. По мне, так он хуже обычного, но покупатели бросались на новинку и расхватывали его очень быстро. Однажды привезли два мешка искусственного саго, которое потом целый месяц не могли распродать. Я купил на пробу пакетик… — гадость страшенная, а стоит дороже прочих круп. Чечевица жила лишь в воспоминаниях людей старшего поколения, а о таких вещах, как нут или кус-кус, никто в ту пору и не слыхивал.
Бакалейные товары, в отличие от гастрономических, дёшевы и недефицитны. Ажиотажный спрос возникает редко, разве что сахар и дешёвая карамель в пору борьбы с алкоголизмом бывали с перебоями. Лишь однажды, когда по городу пронёсся слух, будто соль подорожает в несколько раз, в один день с прилавка смели четыре тонны соли. На следующий день (по счастью, это было не в мою смену), соли привезли целый фургон, народ успокоился и вновь стал покупать в среднем по сто килограммов соли в день.
Но был продукт, чрезвычайно популярный в народе и, почему-то бывший страшным дефицитом — гречка.
Судя по названию, гречневая крупа приехала на Русь из Греции веке примерно в девятом, возможно, во время походов вещего Олега. Позднее товары из Греции называли грецкими, а ещё позднее — греческими. Популярность греча зарабатывала с трудом. Ещё в XVII веке в русских травниках можно было прочесть: «Гречневые крупы, сваренные в мясной ухе, яство доброе, а в прежние годы их в брашно не брали, а токмо скотину кармливали.
Но к двадцатому веку народ гречневую кашу возлюбил, а где её взять, если западные страны гречу практически не выращивают, считая экзотикой, так что продаётся она в магазинах колониальных товаров. А колхозное сельское хозяйство накормить людей гречей было неспособно.
Греча оказывалась дефицитом, но очень относительным. Дело в том, что гречу: продел или ядрицу, — выдавали в поликлиниках больным диабетом, а те уже делились с родными и близкими. Сам я в ту пору ещё не знал такой напасти, как диабет, но поскольку диабетиков в семье всегда было много, то и гречка у нас на столе не переводилась. Вот людям здоровым гречневой кашки хотелось, а взять было негде.
Однако вернёмся к нашим универсамам.
Я разгружал хлеб. В тот день все три машины пришли почти одновременно, так что с хлебной эстакады я не вылезал довольно долго. А когда вышел, то оказался в самой гуще событий. Бакалейный отдел был осаждён ордами покупателей. Толпа разгневанных домохозяек перекрыла выходы, женщины кричали, размахивали руками, казалось, ещё минута и вспыхнет бунт.
В магазин привезли гречу-ядрицу. Десять мешков. Четыреста килограммов. И эта информация каким- то образом проникла в торговый зал. Известно было всё, и где лежат мешки, и сколько их, и, что привезли именно ядрицу, а не продел, который ценился куда ниже. Покупательницы немедленно организовали очередь, приняв решение, что в руки будут давать по килограмму гречи. Ладони украсились чернильными номерами, от первого до четырехсотого. Фасовщицы, уборщицы, повариха глядели в зал с ненавистью, но не смели и пикнуть. Против такой толпы не повоюешь, своим сегодня не достанется ничего.
Зав бакалейным отделом, низенькая худая женщина (убей меня грузчицкий бог, не помню, как её звали), вышла в зал, подняла руку, требуя тишины и прокричала:
— Гречу отвезли на фасовку. Сейчас её будут фасовать, торговля начнётся после обеденного перерыва. А пока расходитесь!
— Мы подождём! — в четыре сотни глоток отвечала очередь.
Волнение сразу улеглось. Ждать люди, приученные к очередям, были согласны. Главное, получить вожделенный пакет крупы.
Магазин закрылся на обеденный перерыв. Очередь послушно покинула зал, но никуда не делась. Четыреста человек блокировали входные двери, чтобы, после того, как прозвучит звонок, первыми войти внутрь, никого не подпустив к бакалее.
На фасовке тем временем началось священнодействие.
Как, собственно, осуществляется эта самая фасовка? В нашем универсаме имелась изрядная по тем временам новинка: электронные весы, наподобие тех, что сегодня красуются во всяком овощном ларьке. На чашку клался товар, на боковой клавиатурке набиралась цена, и в окошечке тут же появлялся вес и стоимость покупки. Есть у этих весов ещё одна штучка: кнопка аретирования (кажется, она называется так). Она позволяет определять чистый вес товара, вычитая из брутто вес упаковки. Эта же кнопка позволяла совершать маленькие милые махинации.
Случись внезапная проверка, а такие проверки случались, за неисправные, плохо отрегулированные весы, с начальства могли снять голову, поэтому, все рабочие весы были исправны и поверялись регулярно. Цена деления у весов была два грамма и, как нетрудно догадаться, если взвешивалось что-то очень лёгкое, ошибка измерений бывала достаточно большой. Любой специалист, занимающийся измерениями, подтвердит, что взвешивание надо делать так, чтобы результат падал на середину шкалы, а не на её край. Конечно, никто и никогда в магазине не взвешивал пять граммов масла или три грамма колбасы, но правило середины шкалы выполнялось неуклонно. На каждых весах лежал небольшой грузик: гаечка или железная шайба весом около двух грамм. Во время работы кнопка аретирования должна быть нажата, чтобы эти два грамма вычитались и не входили в стоимость покупки. Думаю, что никто не удивится, узнав, что кнопка нажималась лишь в ту секунду, когда в отдел входил ревизор. Таким образом, на каждом взвешивании магазин выгадывал два грамма, что вполне допустимо с точки зрения закона. Рассказывали, что в других магазинах недовес бывал в несколько раз больше, но там зав отделами и директора долго на своих местах
