под окошком прекрасной княжны.
В некоторых окнах еще горел свет.
Оба всадника подъехали к воротам.
— Кто там? — окликнул их ночной сторож.
— Не узнаешь, Максым?
— Никак, ваша милость! Слава богу!
— На вiки вiкiв. Отворяй. А что у вас слышно?
— Все добром. Давно, ваша милость, в Разлогах не были.
Завизжали петли ворот, мост опустился надо рвом, и оба всадника въехали на майдан.
— А слушай-ка, Максым, не затворяй ворота и не поднимай мост, я тут же и уеду.
— Значит, ваша милость туда и обратно?
— Точно. Коней к коновязи привяжи.
Глава XVIII
Курцевичи не спали. Они вечеряли в тех самых увешанных оружием сенях, протянувшихся по всей ширине дома от майдана и до самого сада. Увидев Богуна и пана Заглобу, все вскочили. На лице княгини было заметно не только удивление, но также испуг и недовольство. Молодых князей было двое: Симеон и Миколай.
— Богун! — сказала княгиня. — Ты это к нам зачем?
— Заехал поклониться, мати. Может, не рады?
— Рада я тебе, рада, только приезду удивляюсь, ибо слыхала, что ты в Чигирине за порядком приглядываешь. А кого же нам бог послал с тобой?
— Это пан Заглоба, шляхтич, мой друг.
— Рады вашей милости, — сказала княгиня.
— Мы рады, — вторили Симеон и Миколай.
— Сударыня! — ответил шляхтич. — Правда оно, что незваный гость хуже татарина, но известно также, что, если хочешь попасть в рай, путнику в крове не отказывай, алчущего накорми, жаждущего напои…
— Садитесь же, пейте-ешьте, — сказала старая княгиня. — Благодарствуем, что навестили. Однако ж, Богун, тебя-то я никак не ожидала… Разве что у тебя какое дело к нам есть?
— Может, и есть, — не спеша молвил атаман.
— Какое же? — беспокойно спросила княгиня.
— Своим часом обсудим. Дайте сперва передохнуть. Я же прямо из Чигирина.
— Видать, спешно тебе к нам было?
— Куда ж мне еще спешно может быть, если не к вам? А княжна-доня здорова ли?
— Здорова, — сухо ответила княгиня.
— Хотелось бы на нее взглянуть-порадоваться.
— Елена спит.
— Вот это жаль. Пробуду-то я недолго.
— Куда же ты едешь?
— Война, мати! Времени в обрез. Того и гляди, гетманы в дело пошлют, а запорожцев бить жалко. Разве мало мы хаживали с ними за добром турецким, правда, князюшки? — по морю плавали, хлебом-солью делились, пили да гуляли, а теперь вот враги сделались.
Княгиня быстро взглянула на Богуна. В голове ее мелькнула мысль, что Богун, может быть, решил пристать к мятежу и приехал подбить ее сыновей тоже.
— А ты как собираешься поступить? — спросила она.
— Я, мати? А что? Трудно своих бить, да придется.
— Так и мы рассуждаем, — сказал Симеон.
— Хмельницкий — изменник! — добавил молодой Миколай.
— На погибель изменникам! — сказал Богун.
— И пускай ими палач тешится! — закончил Заглоба.
Богун заговорил снова:
— Так оно всегда на свете было. Сегодня человек тебе приятель, завтра
— иуда. Никому верить нельзя.
— Только добрым людям, — сказала княгиня.
— Это точно, — добрым людям верить можно. Потому-то я вам и верю и потому люблю вас, что вы люди добрые, невероломные…
Голос атамана звучал как-то странно, и на некоторое время воцарилась тишина. Пан Заглоба глядел на княгиню и моргал своим здоровым глазом, а княгиня глядела на Богуна.
Тот продолжал:
— Война людей не питает, а губит, поэтому до того, как воевать отправиться, я и решил вас повидать. Кто знает, вернусь ли, а вы ведь горевать по мне станете, вы ведь мне други сердечные… Разве не так?
— Конечно, так, истинный бог! С малых лет тебя знаем.
— Ты брат нам, — добавил Симеон.
— Вы князья, вы шляхта, а казаком не погнушались, в дому пригрели и доню-сродницу посулили, потому что поняли — нет без нее ни житья ни бытья казаку, вот и пожалели его.
— Не стоит про то и толковать, — поспешно сказала княгиня.
— Нет, мати, стоит про то толковать, ведь вы мои благодетели, а я попросил вот этого шляхтича, друга моего, чтобы меня сыном назвал и гербом облагородил, дабы не стыдно было вам родственницу казаку отдавать. На что пан Заглоба согласие дал, и оба мы будем испрашивать у сейма позволения тому, а после войны поклонюся я господину великому гетману, ко мне милостивому, и он поддержит: он вот и Кречовскому пожалование исхлопотал.
— Помогай тебе бог, — сказала княгиня.
— Вы люди некриводушные, и я благодарен вам. Но прежде чем на войну идти, хотелось бы еще разок услышать, что доню мне отдадите и слова не нарушите. Шляхетское слово не дым, а вы же шляхта, вы князья.
Атаман говорил неторопливо и торжественно, но в словах его слышалась как бы угроза, как бы предупреждение, что надо соглашаться на все, чего он ни потребует.
Старая княгиня поглядела на сыновей, те — на нее, и некоторое время все молчали. Внезапно кречет, сидевший на шесте у стены, запищал, хотя до рассвета было еще долго, а за ним подали голоса и остальные птицы; громадный беркут проснулся, встряхнул крылами и принялся каркать. Лучина, пылавшая в печном зеве, стала догорать. Сделалось темновато и уныло.
— Миколай, поправь огонь, — сказала княгиня.
Молодой князь подбросил лучины.
— Ну как? Обещаете? — спросил Богун.
— Надо Елену спросить.
— Пускай она говорит за себя, а вы за себя. Обещаете?
— Обещаем! — сказала княгиня.
— Обещаем! — повторили князья.
Богун внезапно встал и, обратившись к Заглобе, сказал громким голосом:
— Любезный Заглоба! Попроси и ты девку, может, тебе тоже пообещают.
— Ты что, казаче, пьян? — воскликнула княгиня.
Богун вместо ответа достал письмо Скшетуского и, поворотясь к Заглобе, сказал:
— Читай.
Заглоба взял письмо и в глухой тишине стал читать. Когда он закончил, Богун сложил на груди руки.
— Так кому же вы девку отдаете?
— Богун!
Голос атамана сделался похож на змеиный шип:
— Предатели, собаки, негодяи, иуды!..
— Гей, сынки, бери сабли! — крикнула княгиня.
Курцевичи разом бросились к стенам и похватали оружие.
— Милостивые государи! Спокойно! — закричал Заглоба.
Но прежде чем он договорил, Богун выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил.
— Иисусе! — охнул Симеон, шагнул вперед, начал бить руками по воздуху и тяжело упал наземь.
— Люди, на помощь! — отчаянно завопила княгиня.
Но в ту же секунду во дворе со стороны сада ударили еще выстрелы, двери и окна с грохотом распахнулись, и несколько десятков казаков ворвались в сени.
— На погибель! — загремели дикие голоса.
С майдана послышался тревожный колокол. Птицы в сенях беспокойно заверещали, шум, пальба и крики нарушили недавнее безмолвие спящей усадьбы.
Старая княгиня, воя, точно волчица, бросилась на тело Симеона, дергавшееся в предсмертных судорогах, но сразу же два казака схватили ее за волосы и оттащили в сторону, а молодой Миколай тем временем, припертый в угол сеней, защищался с бешенством и львиной отвагой.
— Прочь! — внезапно крикнул Богун окружившим княжича казакам. — Прочь! — повторил он громоподобным голосом.
Казаки расступились. Они решили, что атаман хочет сохранить молодому человеку жизнь. Однако Богун с саблей в руке сам бросился на Миколая.
Закипел страшный поединок, на который княгиня, разинув рот, глядела горящим взором, удерживаемая за волоса четырьмя железными руками. Молодой князь обрушился на казака как вихрь, а тот, медленно пятясь, вывел его на средину сеней. Внезапно он присел, отразил могучий удар и перешел из обороны в нападение.
Казаки, затаив дыхание, поопускали сабли и, замерев, следили за схваткой.
В тишине были слышны только дыхание и сопение сражавшихся, скрип зубов да свист или резкий звон состукнувшихся клинков.
Какое-то время казалось, что атаман дрогнет перед громадной силой и натиском юноши, — он снова начал пятиться и отшатываться. Лицо его напряглось, словно бы от чрезмерных усилий. Миколай же удвоил удары, сабля его окружила казака беспрерывными петлями молний, пыль поднялась с пола и заволокла противников, но сквозь клубы ее казаки заметили на лице атамана кровь.
Внезапно Богун отпрыгнул в сторону, и клинок Миколая угодил в пустоту. Миколай качнулся вслед промаху, подался вперед, и в ту же секунду казак так страшно полоснул его сзади по шее, что княжич рухнул, словно пораженный громом.
Радостные крики казаков смешались с нечеловеческим визгом княгини. Казалось, от визга этого рухнет бревенчатый потолок. Бой был закончен, казаки кинулись к оружию, висящему на стенах, и начали его сдирать, вырывая друг у друга драгоценные сабли и кинжалы, наступая на трупы князей и собственных товарищей, полегших от руки Миколая. Богун им не препятствовал. Он стоял, загородив дорогу к дверям, ведущим в покои Елены, и тяжко дышал от усталости. Лицо его было бледно и окровавлено, ибо клинок княжича дважды все же коснулся его головы. Взгляд атамана переходил с трупа Миколая на труп Симеона, а иногда падал и на посиневшее лицо княгини, которую молодцы, держа за волосы, прижимали коленями к полу, ибо она рвалась к телам детей своих.
Вопли и суматоха в сенях усиливались с каждою минутой. Казаки волокли на веревках челядь Курцевичей и безжалостно ее приканчивали. Пол был залит кровью, сени заполнились трупами, пороховым дымом, со стен было все содрано, и даже птиц перебили.
Внезапно двери, которые заслонял собою Богун, отворились
