упорнейшего труда, обретя заслуженное уважение в городе, дон Паскуале — как отныне его величали — во всеуслышанье объявил об открытии своего банковского предприятия.
Семейная жизнь Лоредано сложилась не столь удачно, как его коммерческая карьера. После смерти любимой супруги всю свою любовь он сосредоточил на единственной дочери Анне-Марии. Но семейная идиллия длилась, увы, недолго. Однажды он с негодованием обнаружил, что его кроткая и застенчивая наследница бежала с неким Филиппо ди Сан Джусто, не оставив ни письма, ни записки.
Целый год убитый горем отец ничего не слышал об Анне-Марии, но втайне надеялся, что наступит день, когда она вернется в Венецию, бросится ему в ноги и будет молить о прощении…
И день наступил… Только принес он не радость, а горе.
Просторная карета с потертой позолотой на фамильном гербе въехала под величественную сень тенистого парка загородной виллы банкира Лоредано. Из нее вышел невысокий худощавый человек с грустными глазами и бледным лицом. То был Филиппо ди Сан Джусто. Анны-Марии с ним не было. Филиппо держал на руках… младенца. Малышку звали Клаудией. Ее появление на свет обернулось для кавалера Сан Джусто чудовищным несчастьем — смертью возлюбленной супруги.
Таким образом, старик Лоредано получил внучку, как две капли воды похожую на свою мать Анну- Марию. Сан Джусто — возможность жениться вторичным браком.
— Ты прекрасно знаешь, Клаудиа, что все почести и уважение достались фамилии Лоредано не по праву рождения, а в результате собственной предприимчивости и напряженного труда. Ты права, твоя мать была плебейкой, как и я.
В его глазах горел огонь неукрощенной гордыни, заставившей его, простого ремесленника, доказать всем, что уважение можно заслужить не только голубой кровью.
— Признаюсь, нам с тобой всегда не хватало определенного веса и признания среди аристократов. Я бы мог купить себе титул, по значимости равный нашему светлейшему правителю, но мне всегда была противна эта мысль.
— Неужели родство с фамилией Сан Джусто не кажется тебе достаточным для твоего тщеславия? И ты решил выдать меня за отпрыска какого-нибудь древнего, но не очень удачливого рода с пустым кошельком? — гневно перебила деда Клаудиа.
— Именно так. И, клянусь святым Николаем, на сей раз я добьюсь своего. — Глаза Лоредано метали молнии. — Мне никогда не нравился этот флорентийский щеголь — твой отец, который не смог предложить твоей матери ничего, кроме долгов и пары рваных чулок.
— Ошибаешься, дедушка! Ты сильно обижен на моего отца, но в моих жилах течет его кровь. Я — одна из рода ди Сан Джусто, влиятельнейшего при дворе герцогов Медичи!
Клаудиа готова была стоять на своем до конца, как всегда это делала, в спорах с горячо любимым дедом. Но сейчас слезы обиды и горечи предательски жгли ей глаза, потому что она понимала, что на этот раз ей все-таки придется уступить и остаться на ужин.
— Успокойся, моя девочка. — Его голос потеплел, хотя в нем еще слышались знакомые металлические нотки. — Я никому еще не говорил, но тебе скажу. Мне стыдно, что я плебей и что после моей смерти это будут ставить тебе в упрек. Только тот, кто заручился дворянскими грамотами и солидным состоянием, может жить спокойно в стране, где всем заправляет этот негодяй Борджиа! И я твердо намерен дать тебе и то, и другое.
Клаудиа молчала. Слова деда взволновали ее настолько, что она забыла о своем намерении тайком сбежать на карнавал. Дон Паскуале не требовал от нее ни клятв, ни обещаний. Он слишком хорошо знал, что Клаудиа столь же упряма и своенравна, как и он сам, но мудрое слово и откровенность способны сломать ее сопротивление и заставить задуматься. А потому просто поцеловал ее в лоб и тихо вышел.
Едва дверь за ним закрылась, как в комнату нерешительно заглянула Альба. Она некоторое время внимательно смотрела на хозяйку, определяя ее настроение. Но девушка молчала. Застыв у окна, словно бронзовое изваяние, она сосредоточенно разглядывала одинокий, раскачивающийся на ветру фонарь.
— Альба, — вдруг обернулась Клаудиа. — Свари-ка мне кофе! Только твой самый крепкий и душистый мокко может придать ясность моим мыслям. Я, кажется, совсем запуталась и не знаю, бороться мне дальше или сдаться.
— С кем бороться? — не поняла служанка.
— С моим собственным дедом! Может, он и прав, но мое сердце противится его заботам устроить мою судьбу. Оно само хочет подсказывать мне решения, само хочет выбирать…
— О Господи, да что же с вами, синьора Клаудиа? Кому, как не вам, известно, что дон Паскуале только с виду такой грозный. На самом деле сердце-то у него доброе, особенно к вам.
— Не рассуждай, а лучше принеси мне кофе.
И Клаудиа вновь погрузилась в свои невеселые мысли…
Альба вернулась в комнату с серебряным подносом, на котором, словно застывшие фигурки из китайского театра, расположились фарфоровый кофейник, источавший чудесный пряный аромат, молочник и миниатюрная чашечка с тончайшим диковинным рисунком. Клаудиа налила себе кофе и нетерпеливо сделала первый глоток, словно всю жизнь только и ждала этого мгновения.
— Послушай, Альба, что я придумала, — Клаудиа помедлила, как бы в последний раз проверяя правильность своего решения. — Переодевайся — и как можно скорее. Сегодня я надену твое платье.
От неожиданности мулатка едва не выронила поднос. Ее глаза округлились.
— Что вы задумали, синьора?
— Быстрее, Альба, скоро начнут съезжаться гости, и тогда моя затея может провалиться.
Служанка была уже готова броситься выполнять распоряжение хозяйки, но так растерялась, что только неуклюже вертелась с подносом, не зная куда его деть.
— Да поставь же ты его, наконец!
Мулатка будто ждала этой простой подсказки и с облегчением опустила хрупкий груз на столик. Фарфор жалобно звякнул.
— О Мадонна, что это вы такое придумали? — лепетала Альба, торопливо снимая с себя одежду.
— Ну же, поторопись! Только бы твое платье мне оказалось впору, — прошептала Клаудиа, стараясь разобраться в многочисленных юбках и кружевных рубашках.
— Объясните же, синьора…
— Прости, Альба, но это единственная возможность выйти из дома незамеченной. Дедушка разрешил тебе пойти на карнавал, так? Значит, тебя выпустят за ворота. А вот меня — нет. Поэтому в твоем платье пойду я, а ты наденешь мое, вечернее.
Альба недоверчиво смотрела на молодую синьору, которая натягивала на себя ее скромное платьице из черного шелка.
— Но у меня ничего не получится, госпожа Клаудиа! Я не умею носить ваши чудесные платья.
— В этом нет ничего сложного, дорогая Альба. Просто надень его, и ты сразу почувствуешь себя красавицей и королевой. Вот тебе и весь секрет богатых патрицианок.
— Но…
— Поверь мне, тебе нечего бояться. За все отвечаю я.
— Но вас же могут узнать, синьора! Ваше лицо никак не спутать с моей чернокожей… физиономией.
Клаудиа расхохоталась.
— Об этом не беспокойся, я все продумала. Я надену маску еще на лестнице, так что меня вряд ли узнают.
— Все равно это опасно. Все прекрасно знают и вашу походку, и ваш голос.
— Не рассуждай, Альба. У нас сейчас нет другого выбора. Одевайся поскорее и постарайся хорошенько сыграть роль своей госпожи.
— А когда вас позовут к столу, что я стану делать?! Ведь выйдет настоящий скандал!
— Знаю, но к тому времени я буду уже далеко, и дедушке придется смириться с очевидным. Просто скажи ему, что я приказала и тебе не оставалось ничего другого, как подчиниться мне. Об остальном не беспокойся. Я все улажу.
Альба приняла из рук Клаудии хорошо знакомый наряд, состоявший из серого шелкового с бархатом
