около минуты.
Вдруг страшный крик прорезал тишину. Лицо князя исказила ужасная судорога, он согнулся вдвое и схватился за живот. На губах его выступила пена, а он затрясся в чудовищной агонии и повалился на пол. Его правая рука слабо дернулась еще несколько раз, но и она скоро замерла. Печать смерти мгновенно изменила лицо князя — казалось, у них на глазах он прожил вторую половину жизни, и теперь у их ног лежал древний старик.
Клаудиа молча отвернулась и направилась к выходу. Через несколько мгновений с палубы раздался ее звонкий голос:
— Поторапливайтесь, уже светает!.. Эй, Краб, когда закончите, выпустите пленников из трюма — пусть плывут восвояси! Нам они ни к чему…
13
Венеция, 28 мая 1507 года,
Ка д'Оро.
Синьоре N., замок Аскольци
ди Кастелло
«Итак, синьора, попрощавшись с пиратом Рене, по прозвищу Акула, я дождался ночи и направился в город. Над домами висела луна, окрашивая все вокруг в сказочный зеленоватый цвет. Я перебегал от дома к дому, прячась в нишах, выдолбленных в глиняных стенах. Город спал. Не слышно было ни единого звука.
Вдруг издали донесся странный голос. То ли бормотание, то ли пение… Голос приближался, и я поспешил спрятаться. Наконец из-за угла вышел ночной сторож. Едва шевеля губами, он мычал: «Спите спокойно, спите спокойно…» Мерно отбивая удары колотушкой, он медленно прошаркал мимо меня и вскоре удалился, после чего я возобновил свое путешествие по городу.
Надо сказать, что домов я практически не видел, все они находились в глубине дворов. Мне же предстояло ориентироваться среди бесконечных глиняных заборов вдоль узких извилистых улиц. Они все были похожи один на другой, и я не раз замечал, что некоторые перекрестки проходил дважды. Лишь один дом — крепость Аруджа, наместника султана в Алжире, — выделялся среди остальных своим «воинственным» видом. На стенах стояли часовые, и я поспешил удалиться, боясь быть замеченным.
Я блуждал по закоулкам этого города-лабиринта полночи, пока не почувствовал в воздухе едва уловимый запах моря. Какая-то особая солоноватая свежесть выдавала его близость. Еще два-три поворота, и пред моими очами раскрылась неописуемая красота ровной зеленовато-перламутровой глади воды, высокий купол восточного неба с рассыпанными по нему звездами и огромная яркая луна.
Вскоре я нашел пристань, затаился под сохнувшей просмоленной лодкой и решил слегка вздремнуть. Завтрашний день мог окончательно решить мою судьбу, и я помолился Богу, чтобы он оказался удачным.
Проснулся я оттого, что мне стало невыносимо жарко. Я лежал весь мокрый, обливаясь потом. Рядом шумело прохладное море, но я был заперт в своем укрытии и должен был прежде оценить обстановку. Вокруг уже кипела обычная портовая жизнь. На рейде стояло с десяток кораблей, у берега — несчетное количество лодок и барок. Я огляделся — вооруженных людей Аруджа — правителя Алжира — видно не было. Это успокоило меня, и я покинул свое прибежище. Осторожно двигаясь вдоль берега, я старался не привлекать внимание снующих повсюду матросов и торговцев. Я смотрел в море, разглядывая флаги стоявших на рейде кораблей. И вдруг… На горизонте, как желанный маяк, развевался флорентийский флаг. Там, всего в одной миле от меня, — моя свобода, родина, жена… Внешне я сохранял спокойствие, но представьте, что творилось в моей душе! После почти года скитаний в Африке… У меня было одно желание — скорее оказаться на борту у флорентийцев…
Еще больше я обрадовался, когда увидел несколько шлюпок с этого корабля, стоявших у берега. Флорентийские матросы разгружали мешки с зерном. Я поспешил к ним, мне хотелось обнять их всех разом. Каких-то пятьдесят шагов оставалось до моих земляков, родных христианских душ. Я бежал, как ребенок, слезы навернулись на мои глаза, слезы переполнявшей меня радости…
Ах, синьора, случалось ли Вам переживать в жизни такие волнения? То они возносят вас из бездны отчаяния на вершину блаженства, то, наоборот, — с радужных высот счастья погружают в пучину переживаний.
Что-то подобное в тот день произошло и со мной. Приближаясь к моим спасителям, я увидел, что с другой стороны к их шлюпкам бегут воины Абу Хасана, видимо, давно поджидавшие меня в Алжире. Конечно, меня искали, и мне следовало проявлять осторожность, но я поддался своим чувствам, потерял бдительность — и теперь был наказан за свою неосмотрительность. Их было четверо, они уже поравнялись с флорентийскими матросами и бежали мне навстречу. И я побежал прочь…
Я бежал что есть силы, натыкаясь на разбросанные повсюду грузы, на снующих портовых потаскух. Мы носились по порту довольно долго, мне то удавалось оторваться, то погоня вновь настигала меня. У меня не было оружия, я не мог вступить с ними в схватку. Мне оставалось только бежать от них. Свернув за какой-то сарай, я увидел там араба, решившего облегчиться. Я наскоро извинился перед ним, после чего сбил с ног и оглушил. Из-за сарая я уже вышел в белой чалме и дорогом плаще. Это дало мне возможность на некоторое время оторваться от преследователей. Когда они вновь узнали меня, я имел в запасе с полминуты, чтобы принять решение.
Совсем близко я увидел небольшую барку, рядом с которой стояли двое хорошо одетых людей в чалмах. Они следили за приемом новых пассажиров. На борт, в сопровождении евнухов, поднимались женщины, завернутые по самые глаза в роскошные шелка. Один из наблюдавших держал в руке плеть и мерно постукивал концом ее рукоятки о ладонь. Второй же неторопливо перебирал четки.
Я сбросил чалму и плащ, поспешил к ним и поинтересовался, нуждается ли корабль в опытных матросах. Те оглядели меня с ног до головы и, видимо, не слишком впечатлились моим потрепанным после пустынной одиссеи видом. Тот, что был с плеткой, брезгливо кивнул, указывая на группу людей чуть в стороне.
Я поспешил туда. Боцман корабля стоял у небольшого столика и призывал окружавших его мужчин записываться в матросы. Зеваки недоверчиво слушали боцмана, расписывающего им все прелести службы на богатом корабле. Никто не торопился принимать решение, а потому боцман был весьма поражен, когда я выхватил из его рук перо и выразил огромное желание поставить свою подпись. Этот бородатый моряк был явно рад такой моей ретивости и с готовностью развернул бумагу перед моим носом. Я подписался…
Подоспевшая погоня вступила в спор с боцманом. Они требовали выдать меня и даже пытались скрутить мне руки, будто я уже в их власти. Но боцман не соглашался, указывая на подписанную бумагу. К счастью, люди Абу Хасана не имели такой бумаги, а потому лишь размахивали руками и наступали на боцмана. Тот уже готов был признать свое поражение, как в спор включились двое в чалмах, производившие впечатление знатных людей. Все, как один, упали перед ними на колени. Немного подумав, я поспешил присоединиться к ним.
Один из них, который был с четками и выглядел побогаче, сказал, что уважает Абу Хасана, но кораблю нужны матросы именно сейчас, поэтому он предложил оставить меня на борту, а «дорогому Абу Хасану» обещал подарить достойную замену. Капитан поблагодарил своего покровителя, назвав его Аруджем. Теперь я понял, что моя судьба была решена знаменитым магрибским корсаром, который за свой многолетний разбой против христиан был пожалован должностью наместника султана в Алжире.
Теперь он стоял передо мной и неспешно перебирал четки, чувствуя себя хозяином положения. Да простит меня Господь, синьора, но, если бы у меня был хотя бы нож, я бы не испугался и прикончил этого негодяя. Но я покорно встал и направился к кораблю. Так я стал матросом турецкого каботажного судна.
Так или иначе, я выбрался из Африки, но плыл не к своей желанной родине, а на восток — в Константинополь, где ждала меня полная неизвестность. Как странно, ведь целью плаванья «Святой Марии» был тоже Константинополь, но тогда я был послом Венеции. Теперь же я простой матрос, но у меня
