— А чего бы вы хотели? — спросил он равнодушным тоном. — Чтобы она при всех выказывала вам знаки внимания? Вам должно бьггь стыдно, коль скоро вы слушали чтение Овидия и знаете все то, что сей великий муж писал о любви!
— Гнойные язвы на вас и вашего Овидия! — сказал Тирант угрюмо. — Она меня не любит, и точка, и лучше бы я умер.
— Любовники былых времен, — сказал Диафеб, — трудились, чтобы добыть желаемое. Но вам, кажется, угодно только стонать и рыдать, и мечтать о презренной смерти. Не смею вам более препятствовать.
И он повернулся, делая вид, что готов уйти.
Тирант несколько секунд смотрел ему в спину, а потом понял, что не выдерживает пытки, и закричал:
— Нет, погодите! А что вы предлагаете?
Диафеб бросил через плечо:
— Не сомневайтесь ни в себе, ни в ней и проявите хотя бы небольшую изобретательность. Не могу же я сделать за вас все дело!
— Почему? — спросил Тирант.
— Потому что если я сделаю все за вас, то и награда достанется мне, — объяснил Диафеб.
Он вышел из комнаты и прикрыл за собой дверь.
Тирант метался от кровати к окну, от окна к двери, от одной стены к другой и изобретал различные хитрости, тотчас же уничтожая их все. Наконец наутро он принял несколько благих решений, облачился во все черное, добавив только золотую цепь на шею и изящную брошь на шапочку, и явился к императору. Следом за Тирантом шествовал юный паж, который держал на подушке большую книгу, завернутую в драгоценную ткань.
При виде Тиранта император воскликнул:
— Боже! Как ужасно вы выглядите! Разве это прилично в вашем-то возрасте?
Тирант недоуменно посмотрел на него, как будто вовсе не понял обращенного к нему вопроса, и только низко поклонился. Затем он сказал:
— Я пришел говорить о предстоящих военных действиях. Как вашему величеству будет угодно нанести первый удар по врагу? И где это может оказаться наиболее целесообразным? И… вот еще драгоценный часослов в подарок ее высочеству принцессе. Впрочем, если книга покажется вам недостаточно роскошной, ее можно будет передать любой придворной даме, на выбор ее высочества.
Тут паж подошел к императору и, преклонив колено, протянул ему книгу на подушке. Император взял книгу, развернул ее и увидел украшенный эмалями оклад и миниатюры на каждой странице, выполненные с огромным вкусом, хотя и не на восточный, а на западный лад.
Завороженный ярко-синим и золотым цветами, которые удались художнику лучше всех остальных, император решительно произнес:
— Такая вещь не может принадлежать никому, кроме девицы из императорской семьи!
И паж, повинуясь знаку Тиранта, отправился разыскивать принцессу. А Тирант вместе с императором перешел в зал советов, где увидел множество греческих баронов, собравшихся ради обсуждения предстоящей войны, и приободрился. Наконец он мог отвлечься от своей беды, тайно сосавшей ему сердце.
Зал советов был украшен доспехами и мечами, но все эти вещи, судя по их виду, были очень старыми, и это яснее всяких слов сообщило Тиранту о том, что греческое рыцарство очень давно не одерживало никаких внушительных побед. Так что сетования императора на гибель сына, который якобы был надеждой всей Византии, — лишь естественное проявление отцовского горя, и не более того. Ибо если бы византийский принц действительно был выдающимся полководцем, то и доспехи в зале были бы турецкие. Здесь же бесславно ржавело что-то времен войны с Ганнибалом.
Рассудив так, Тирант почувствовал себя гораздо лучше. Он уселся на почетное место, указанное ему, и несколько человек, бывших за столом, переглянулись и обменялись кривыми улыбками. «Должно быть, так переглядывались рыцари достославного короля Артура в тот миг, когда Галахад уселся на Погибельное Сиденье за Круглым Столом, — подумал Тирант, и ему стало жарко и весело, как всегда, когда он сталкивался с опасностью. — Превосходно! Мне остается лишь доказать, что я имею право без страха восседать на этом месте».
Он быстро глянул туда, где расположился его главный недруг и завистник — герцог Македонский. Тот был высок ростом, но на удивление дурно сложен: мясо на его костях выглядело рыхлым, словно его долго варили, а кости в суставах болтались; лицо же было все опухшее, как будто герцог постоянно страдал насморком. Но хуже всего были бородка и усики, ибо они казались мокрыми.
Рядом с герцогом сидело несколько рыцарей, в которых Тирант без труда определил «сердечных друзей» своего недруга. Их склонность к герцогу легко было понять из того, что они постоянно с ним перешептывались и бросали на Тиранта злые взгляды.
Созерцать этих людей оказалось для Тиранта столь тягостно, что он поскорее от них отвернулся и начал искать более отрадные для глаз картины. Помимо императора, который являл собою пример благородного, отягощенного заботами старца, имелись здесь и другие рыцари, глядевшие на Тиранта весьма благосклонно, и их лица показались бретонцу чрезвычайно привлекательными.
Один из них, к примеру сеньор замка Малвеи, лет сорока с небольшим, имел лицо широкое, круглое, с исключительно благородными чертами: прямой нос, правильно очерченные губы, ясные глаза под тяжелыми, немного скошенными веками. Он посматривал на Тиранта с едва заметной улыбкой, в которой сквозило нечто отцовское, и Тирант сразу же понял, что у этого сеньора есть сын одних лет с севастократором.
Бок о бок с властителем Малвеи сидел герцог де Пера, очень богато одетый, хотя одежда его и отстала несколько от моды и могла бы считаться поистине великолепной лет пятнадцать, а то и двадцать назад. Так, рукава его верхнего платья свисали почти до полу, а теперь это было вовсе недопустимо, по крайней мере при французском дворе.
Лицо у этого герцога было под стать одежде: некогда прекрасное, оно за минувшие годы покрылось тонкой сеточкой морщинок и прожилок. Тем не менее профиль его оставался чрезвычайно красивым и, если бы не набрякшие веки, вызывал бы истинную зависть у Тиранта, который всегда страдал из-за своего чересчур длинного носа (как он считал) и потому старался не поворачиваться к дамам таким образом, чтобы это слишком бросалось в глаза.
Герцог де Пера смотрел на Тиранта так пристально, что молодой рыцарь в конце концов немного смутился и мысленно взял себе за правило не встречаться с ним глазами. Впоследствии ему стало известно, что герцог де Пера сильно ненавидит герцога Македонского и потому пытался для себя определить: станет ли севастократор ему союзником в этой ненависти.
И так все собравшиеся рассматривали Тиранта, а он, в свою очередь, глядел на них.
Император сложил руки в тяжелых, унизанных драгоценными камнями рукавах, на карту своей империи и произнес:
— Сильна наша провинность перед Господом, если было попущено нечестивым туркам захватить девять десятых нашей земли! За последние годы случилось здесь немало битв, и все не к нашей пользе, отчего в сражениях полег цвет греческого рыцарства.
Рыдания сдавили ему горло, потому что он опять подумал о своем сыне.
А Тирант сказал:
— Соблаговолите приказать, ваше величество, и я тотчас наведаюсь к нашим врагам! И тогда поглядим, на что они способны.
Император медленно покачал головой, выражая тем самым свою скорбь, но ответ дал положительный:
— Я считаю, что начать следует с проклятых генуэзцев, с наемников, которые предались нечестивым туркам за деньги. Недавно до нас дошло известие о том, что в порт Авлида прибыли генуэзские корабли с воинами, лошадьми и припасами, и все это предназначается для наших врагов.
Тирант нахмурился:
