к другим народам за помощью. И ей эту помощь окажут, если, конечно, она готова поделиться с миром своими ископаемыми, своими территориями, своими коммуникациями. И, разумеется, если она готова отказаться от своего «особого русского пути». Ты согласен? — Мальтус требовал от Ведеркина ответа. Требовал, чтобы тот либо вспылил и восстал против мучителя, либо сдался и попросил пощады, — Ты согласен?
— У меня, Владимир Генрихович, мысли о другом. Как бы так сделать, чтобы кто-нибудь невзначай не выстрелил в вас, или не приклеил к машине пластид. В этом моя задача, — спокойно ответил Ведеркин.
Мальтус умолк, чувствуя, что проиграл. Вокруг него во все стороны простиралась громадная, непознаваемая страна, дремотная и невыявленная, таящая в себе неведомые угрозы, — для мира и для него, Мальтуса. И одна из этих угроз, олицетворенная русским воином Ведеркиным, находилась сейчас в одном с ним салоне. И уж лучше не искушать судьбу, не играть с невзорвавшимся снарядом, не класть его в костер, не стучать по окисленному капсюлю молотком. Чувствуя, что проиграл, Мальтус раздраженно умолк. Вновь оживился только тогда, когда машина въехала во двор городского родильного дома.
Родильный дом был куплен Мальтусом у города в собственность. Сделка осуществлялась с согласия мэра, который получил от Мальтуса соответствующую благодарность. Приобретение родильного дома вызвало в городе бурный скандал, возмущение общественных организаций, всплески местной прессы. Но юридические проверки, которые неявно контролировал мэр, показали законность сделки. Мальтус рассказал газетчикам о благотворительном мотиве приобретения. О надбавках к медицинским зарплатам. О предполагаемом ремонте здания. О своем стремлении внести посильный вклад в национальный проект: «Детство». Шумиха мало помалу затихла, Мальтус снискал славу бескорыстного благотворителя и благодетеля.
Теперь, в сопровождении Ведеркина, накинув на плечи белый халат, он шел по коридору родильного дома, мимо палат, в которых лежали роженицы. Одни, недавно привезенные, с выпуклыми под одеялом животами, притихшие, с большими тревожными глазами, ожидали родов. Другие, похудевшие и бледные, сияя счастьем, кормили младенцев, прижимая к голой груди крохотные, жадно сосущие личики. Рядом шла немолодая, полная женщина, главврач, в высоком белоснежном колпаке, натянутом на крашенную хной копну волос.
— Я вас хотела просить, Владимир Генрихович, — заискивающе говорила главврач, — Вы делаете ремонт в правом флигеле. Я видела, рабочие вынесли во двор старые ванны и раковины. Нельзя ли их нам взять, а то у нас две раковины раскололись, а ванные совсем никудышные.
— Конечно, берите, Елена Семеновна. Мне даже неловко вам это старье отдавать. Обещаю, закончим ремонт в правом флигеле, установим диагностическое оборудование, и я займусь ремонтом основного здания. Здесь все необходимо обновить, — он кивал на обшарпанные стены, трещины в линолеуме, допотопные кадки у стен с искусственными пыльными пальмами.
— Я хотела вам выразить благодарность, Владимир Генрихович, от всего коллектива, — главврач с обожанием смотрела на благодетеля, — Ваши надбавки к зарплатам очень нам помогают. Мы удерживаем у себя сестер, санитаров, да и докторам, что греха таить, эта помощь очень и очень кстати. Я сказала об этом корреспонденту, который к нам приходил.
— Благотворительность, Елена Семеновна, совершается в тишине. Добрые дела требуют тишины. Мы не какие-нибудь фарисеи, которые молятся на углах, чтобы их полюбили за благочестие. Пусть люди почувствуют облегчение, а откуда оно пришло, это не важно.
Мальтус заглядывал в палаты, смотрел на женщин, которые томились, откинув серые одеяла, выставив обтянутые рубахами круглые животы. Одна из них, немолодая, с разбросанной по подушке волнистой гривой, уставила в потолок беззащитные, коровьи глаза, из-под одеяла была видна ее белая большая стопа.
— Русские женщины должны рожать, по два, по три, по четыре ребенка. Русский народ убывает, он скоро не сможет держать территорию, — Сибирь, Дальний Восток, Крайний Север. России нужны солдаты, рабочие, крестьяне. А их совсем не осталось. Хочу хоть чем-то помочь, пусть хоть в нашем Рябинске роженицы будут в почете, — Мальтус говорил искренне, сострадая, желая блага этим женщинам, многие из которых станут матерями-одиночками, вернутся в свои неблагополучные семьи.
— Но, конечно, мало просто родить, — он заглянул в палату, где две молодые матери, в косынках, в халатиках, открыв белые млечные груди с длинными розовыми сосками, прикладывали к ним младенцев. Не стеснялись своей наготы, позволяли чужому мужчине любоваться своей млечной свежестью, материнской чистотой и пленительной красотой. — Мало, говорю я, родить, нужно вырастить. Сколько у нас подкидышей, сирот, беспризорников. Не понимаю нашего государства. Миллиарды тратят на какие-то олимпийские объекты в Сочи, а на детей, на будущее России, не обращают внимания. При таком отношении у страны не будет будущего, дети не станут «сынами отечества», не пойдут защищать страну в трудный час. Видит Бог, как могу, помогаю сиротам. — Главврач благодарно кивала, отдавая должное рвению одного из самых богатых людей Рябинска, перед которым благоговела.
Они заглянули в палату, где молодые матери завершали кормление. Две из них поднесли к окну своих новорожденных, улыбались, жестикулировали, показывали стоящим внизу отцам своих малюток. Обернулись к вошедшим, приглашая их порадоваться вместе с ними. Одна из женщин, веснушчатая, зеленоглазая, ликовала каждой своей золотистой веснушкой, каждым солнечным волоском. Мальтус поклонился ей, прижимая ладонь к сердцу:
— Если бы знали, Елена Семеновна, сколько злобы в людях, сколько зависти. Сколько я выдержал из-за этого родильного дома. Ведь я его приобрел себе в убыток, только ради сограждан, ради России. Россия — моя страна, я отсюда никуда не уеду. Ни копейки я не вложил заграницей. Только здесь, дома. Хочу, чтобы Россия была просвещенной, здоровой, цветущей. Чтобы следующие поколения помянули нас с вами, Елена Семеновна, добрым словом.
— Помянут, Владимир Генрихович, вас непременно помянут, — вторила ему благодарная главврач.
Мимо по коридору на каталке две санитарки влекли женщину. Большая, с огромными, полными слез глазами, она лежала, схватившись за пухлый живот, и стонала. Крутила от боли головой. Иногда ее стон переходил в звериный рев, который удалялся по коридору и исчез за поворотом.
— Кричи, милая, кричи, — Мальтус крестил ее вслед, — Если легче, кричи на здоровье!
Они достигли дверей, ведущих в правый флигель. У дверей стояли два охранника в черном, с рациями и нагрудной биркой «секьюрити». Почтительно вытянулись при виде Мальтуса и Ведеркина, нахмурились и набычились, отшвыривая грозными глазами главврача в белом колпаке и крашеной прическе.
— Кстати, хочу вам напомнить, Елена Семеновна, что наши роженицы являются источником нашего с вами благосостояния, — произнес Мальтус, — Чем больше вы соберете доброкачественной плаценты, тем больше мы выручим денег для доплаты врачам и сестрам, и на будущий ремонт здания. Таков хозрасчет, Елена Семеновна.
Он оставил спутницу среди обшарпанных стен, стертых полов и убогих палат с казенными кроватями и застиранными одеялами. Шагнул сквозь двери и оказался в ином пространстве.
Потолки были жемчужного цвета, озаренные невидимыми светильниками. Стены пленяли белизной, в которую были красиво врезаны дверные косяки кабинетов. Мягкий ковровый палас гасил звук шагов. Воздух тонко светился, был наполнен сладкими благоуханиями лаков и прозрачных покрытий, нежно волновал ноздри, словно сюда прилетали запахи гор, свежих ледников и невидимых, распустившихся соцветий.
Мальтус толкнул дверь с табличкой «Диагностика», и оказался среди стерильного блеска, белоснежного кафеля, холодного свечения металла. Горела высокая многоглазая люстра, похожая на чашу с несколькими белыми солнцами. Слепящий свет падал на длинный стол, укрепленный на хромированном круглом шарнире. Стол окружали приборы, похожие на хрустальные цилиндры, прозрачные конусы, стальные сферы.
Таинственная геометрия храма, посвященного загадочному божеству, предполагала жрецов, ритуал, приносимую на алтарь жертву. Множество мониторов голубели экранами, на которых волнообразно струились красные, синие, золотые волокна. Переплетались. Превращались в острые нервные всплески. Продолжали струиться, словно нити, из которых ткали невидимый многоцветный ковер. Вдоль стен высились белоснежные стальные шкафы, никелированные стеллажи, газовые баллоны. Множество проводов, трубок,
