заподозрить в некоторой неискренности Григория Турского, сетующего с пафосом, что изящная словесность погибла. Без всякого сомнения, его язык хромал, а литературная техника отличалась несовершенством, но то немногое от свободных искусств, что он еще хранил в памяти, не так уж далеко отошло от классической традиции[322].
Еще одно значительное изменение было еще менее заметен: это «интеллектуальная раздробленность римского мира» (Ж. Фонтен), превратившая каждый сектор древней Западно-Римской империи в почти автономную единицу. Подобно диалектной раздробленности (ср. стр. 151), этот интеллектуальный провинциализм намного старше варварских нашествий: он растет и ширится в IV в. Потрясения V в. его уничтожили. Но, по крайней мере, в двух странах, в Африке и Испании, провинциализм развивался и дальше. В готской Испании хранили верность своим последним великим авторам римской эпохи (Ювенку, Пруденцию, а главное, Орозию), но совершенно — несмотря на связи, некогда установившиеся между вестготами и остготами, — не были знакомы с работой, проделанной в Италии Кассиодором и Боэцием[323]. Усиление варварских государств лишь закрепило и усилило эту изоляцию: Исидор Севильский не только мало знает о Галлии, но и высказывает к ней некоторое презрение и враждебность, которые готы питали к франкам.
Поскольку преемственность в церковной культуре не оставляет никаких сомнений, усилия современных историков сосредоточены на проблеме выживания светской культуры. В своей известной статье[324] А. Пиренн поставил вопрос об образовании мирян в меровингской Галлии. Он счел возможным дать положительный ответ, подтверждавший его излюбленный тезис о наличии преемственности между античностью и ранним средневековьем вплоть до арабских завоеваний. С тех пор его взгляды пришлось серьезно пересмотреть[325] : публичные школы античного образца сохраняются лишь на юге, а затем, в конце V в. или, в лучшем случае, в первой трети VI в., исчезают. У аристократов остается возможность обучения у домашнего учителя, а позднее (VII в.) — придворного образования, в котором, впрочем, интеллектуальный аспект не является главным. Вероятно, в школе можно было получить только юридическую подготовку. Впрочем, миряне для развития своей культуры не располагали ни библиотеками, ни дидактическими трудами по светской науке. В сфере их интереса лежало другое — воинская цивилизация.
В Испании картина более отрадна. Мы не знаем, что здесь стало со школой, но в течение всего VII в. графы еще владели библиотеками, а техническая культура оставалась достаточно распространенной, чтобы в конце VI в. епископ Мериды смог организовать бесплатную медицинскую помощь, собрав для этого многочисленных medici (врачей)[326]. Король Сисебут был образован гораздо лучше, чем Меро-винг Хильперик. А главное, готская Испания стала ареной самых энергичных за все раннее средневековье усилий с целью обобщить и сделать доступным для новых поколений литературное наследие Поздней Римской империи и эпохи патристики: речь идет об «Этимологиях» и «Истории» Исиодора Севильского (первая треть VII в.). Безусловно, этими сочинениями пользовалось в основном духовенство, но преобладающее место в них занимала светская культура. Как показал Ж. Фонтен[327], во всем этом присутствует доля иллюзии: материальные и социальные условия живой античной культуры исчезли. Но эта упорная верность символична: Испания отказывалась признать тот факт, что античность умерла вместе с Римской империей, вплоть до 711 г.
В Италии в этой сфере, как и в остальных, античность, без малейшего сомнения, просуществовала до эпохи Юстиниана, причем обладала невероятной жизненной энергией: там по-прежнему рождались оригинальные мысли (прежде всего имеется в виду Боэций), а король Теодахад хвалился тем, что, подобно Антонинам, является философом на троне. Византийские императоры, отвоевав Италию, были полны благих побуждений: новая Империя восстановила систему высшего образования. Как и в Испании, техническая культура выжила[328], и вся жизнь Григория Великого свидетельствует о том, что в конце VI в. Италия еще была способна рождать великие умы. Однако теперь круг носителей этой культуры был чрезвычайно узким. Если ему и удалось сохраниться в Равенне и с большим трудом восстановиться в Риме, то из всех остальных районов Италии его представители бежали в беспорядке (Венанций Фортунат бежал в Галлию в 565 г.). Даже те, кто выжил физически, находились в полном смятении. Символическое значение приобретает уход из мира, в калабрийский монастырь Вивариум, Кассиодора — того, кто в течение готской эры выполнял роль связующего звена между культурой и правительством. Лангобардское общество, в первую очередь, было военным и арианским; в правление лангобардов Италия была подобна белому пятну на карте культурной Европы; когда она приняла ортодоксальное христианство, было уже слишком поздно, и ее положение очень напоминает франкскую Галлию.
Гибель античной культуры не была результатом «Великих нашествий» — слишком абстрактного и обобщенного понятия. Она очень успешно пережила некоторые нашествия, особенно готское, а когда умерла, это случилось скорее не от самого потрясения, а от слишком смелого внедрения в социальную среду, которая в ней не нуждалась, видя свои идеалы в другом.
Эпоха нашествий не породила у германцев интеллектуальной культуры, заслуживающей этого названия. Разрозненные усилия, приложенные в этом направлении, имеют место либо до (создание рун, деятельность Вульфилы), либо после (немецкие авторы каролингской эпохи) этого социального и политического кризиса, очевидно неблагоприятного для расцвета мысли. Однако когда эта культура наконец родилась, то с предубеждением отнеслась к этой блистательной эпохе. Нашествия служат фоном почти для всего германского эпоса. «Песнь о Хильдебранде», записанная в Фульде около 810–820 гг., отражает борьбу Теодори-ха против Одоакра, а все последующие значимые тексты («Видсид» в Англии, эпическая поэма «Эдда» и «Сага о Вольсунге» в Скандинавии, «Песнь о нибелунгах» в Германии) вдохновляются памятью о двух веках, отделяющих столкновение готов и гуннов на Украине в 375 г. от завоевания Юстинианом Италии. Поразительно, что исландские ученые, записывая тексты «Эдды» примерно в XII в., правильно транскрибируют унаследованные от 700-летней устной традиции названия Карпат (Harfadhajjoll) и Днепра (Danpr), имена Германариха (Jormunrekr) и Аттилы (Atli). У англосаксов, при всей их удаленности от событий на континенте, придворный поэт (scop) считал себя обязанным украсить свое сочинение все теми же готскими и гуннскими именами[329]. В этом эпическом мире господствуют три или четыре персонажа: два гота, Германарих и Теодорих; гунн Аттила; возможно, еще франк Теодорих, сын Хлодвига, довершивший завоевание Германии[330].
Г) Рикошет по Германии
Для германской цивилизации серьезной неудачей было то, что государство остготов рухнуло, а франков — устояло. Теодорих испытывал по отношению к германцам, остававшимся за пределами Империи, чувство солидарности, о чем свидетельствует переписка Кассиодора и изобилие наемничьих денег, найденых повсюду вплоть по Скандинавии. Хлодвиг и его потомки, очевидно, не ощущали ничего подобного; они предоставили своим братьям за Рейном самим искать выход. Меровингское общество почти не интересовалось своими германскими протекторатами. В интеллектуальной области эта истина подтверждается тем, как удивительно не скоро за Рейн проник алфавит. Руны, которые на материке пользовались лишь ограниченным успехом, здесь исчезли в VII в., оставив после себя пустоту, которая так и оставалась невосполненной до IX столетия[331].
Эта реакция распространилась и на религиозную сферу. В Германии, вплоть до эпохи английских миссионеров в самом конце VII в., евангельская проповедь была уделом частной инициативы, исходившей из римской среды, сохранившейся вблизи лингвистической границы. Деятельность этих миссий, медленная и неуверенная, увенчалась лишь отвоеванием левого берега Рейна и созданием нескольких опорных пунктов в Гессене и Алеманнии[332]. Конечно, большая часть правящего класса, поддерживающего контакты с королевским двором, приняла ортодоксальное христианство, кое-где было возведено несколько церквей, но не существовало никакой церковной организации, никакой религиозной культуры. Казалось, тотальное бессилие поражало франкскую Церковь, как только заходила речь о том, чтобы выйти за унаследованные от Рима границы.
Даже в экономическом плане меровингская Галлия не смогла передать зарейнским землям столь
