проведу. Як мышь, проскочим.
Проскакивать, как мышь, нам было как–то неловко: страдал престиж. Но мы помалкивали, припрятав на время партизанский гонор.
Приглядываясь к проводнику, я думал: «Подведет или выведет?» И вдруг, не доезжая до куреня Сосенко, встретили порожние санки, мчавшиеся нам навстречу. Ясон успел схватить коней под уздцы. Ковырнув автоматом в соломе, он вытащил человека, в котором при свете луны все мы сразу признали ездового наших особистов.
— Куда же ты дел пленных немецких офицеров? Где они? — спросил я ездового, ожидавшего от меня явно не таких вопросов.
Он отстал от колонны и сейчас гнал в обратную сторону. Мы завернули его коней и пересели к нему в сани вместе с Войцеховичем. Ездовой, худощавый, с бородкой клинышком, срывающимся голосом «отрапортовал»:
— Бандеры местные меня километра через три от переезда задержали. Думал, живым не вырвусь. Шестеро с дубинками в сани ко мне из кустов ввалились.
— И о чем же ты, приятель, с бандитами этими вел речь? — спросил я. — Да давай, поворачивай левее. Проскочим лощинку прямиком — путь сократим и к середине своей колонны вырвемся.
— Бандиты меня потому не тронули, товарищ командир, что я им про армию соврал… то есть сказал, что Красная Армия бой ведет. Когда они меня задержали, ужасно сильная пальба на «железке» началась.
«Значит, подействовало? — обрадовался я. — Номер с переодеванием удался. Приказу Улыма Савура подчиняются и здесь».
С коней хлопьями летела пена. Ездовой круто забирал влево.
— Вертай, вертай еще левей! — поощрял его с задних саней наш проводник Мыкыта. — Зараз должно село быть.
— Есть вертать, — уже лихо ответил ездовой. — А разведка у них, товарищ командир, почище нашей будет…
— Это у немцев–то? — удивленно переспросил я.
— Не, у этих самых.
С дороги за нами скакало несколько всадников.
— Придержи коней, — крикнул я ездовому. — Да как тебя звать–то?
Ездовой перевел коней на шаг.
— А я из новых у вас в отряде, звать меня Федор.. Федор Гайдай… В отряде у теперешнего помпохоза я воевал, в местном, так сказать… Добровольно к вам пошел. Не хотел от своих боевых товарищей односельчан отрываться.
Лошади, тяжело поводя боками, тащили санки целиной, без дороги. Впереди затемнели какие–то скирды. Мы явно подъезжали к селу, но не с околицы, а откуда–то сбоку, через гумна.
— Да не с той стороны в село катим, — забормотал Федор Гайдай. — А разведка, товарищ командир, и у бандитов действует… Как, значит, пальба на переезде началась, откуда, скажи, взялся мальчишка верховой. Словно из–под земли вырос и громко так докладывает: «Офицеров гитлеровских червоноармейцы бьют». Бандеровцы из саней моих сыпанули кто куда и как дым растаяли…
— Выходит, они нас за армию приняли?
— А как же? У меня ж на плечах тоже погоны.
Мы с Васей переглянулись, а Гайдай продолжал:
— До чего ж молодец наш старшина. Прицепи, говорит, погоны немедля. Я было хотел до утра повременить: завтра, мол, прицеплю по всей хворме. А он как грымнет на меня… Пришлось пришить на живую нитку, и вот, поди ж ты, выручили. Видно, не захотел господь моей смерти–погибели от бандитской пули.
— Господь или старшина?
— Да кто их знает.
Я оглянулся. Конников, скакавших к нам со стороны дороги, почему–то не было.
Кто они — свои или противник? Мы легли в санях с автоматами на изготовку.
— Жаль, нет ручника, — шепнул Войцехович.
А Гайдай болтал:
— Так и то сказать… Бандеровцы все тутошние… С каждым кустом по–своему говорят. У нас под Олевском тоже бывало, как что произойдет, через пять минут командирам известно. Вы из Карпат еще только до Городницы дошли, а мы уже все о вас знали…
Подозрительная, тревожная тишина обступала нас, нарушаемая лишь храпом загнанных коней.
— Что за черт, где колонна? Где заслон? Давай, Федя, давай… Вон хаты… Тут наши должны быть…
И не успел я проговорить это, как впереди выросли силуэты людей. Кто–то схватил под уздцы лошадей.
— Свят, свят, — зашипел ездовой.
Я взбешенно, потрясая нагайкой, заорал явную бессмыслицу с упоминанием Красной Армии, всех чертей и богов.
Послышался хохот и посвист.
— Откуда вы тут, товарищ командир?
— Откуда? А ты откуда? — засмеялся и я, узнав Усача. А он, как пароль, забормотал свою любимую поговорку:
— Ночка темная, кобыла черная, едешь, едешь да пощупаешь — не черт ли везет…
— Ну и суматоха, — смущенно бормотал начштаба, поглядывая на меня.
— Что там в боевом уставе насчет отрыва от противника написано? — спросил я его с усмешкой.
Но начштаба входил в свою обычную роль. Он становился все угрюмее и молчаливее.
На рассвете мы достигли конечной цели ночного марша — села Мосура. Там царило небывалое оживление. Даже паникеры из пятого батальона ходили задрав кверху нос. Капризные блики славы падали и на тех, кто на переезде рыл носом снег, дрожа от страха. Теперь и им казалось, что они этой ночью тоже совершили нечто героическое.
Вслед за нами через сутки на том же месте железную дорогу переходил партизанский отряд майора Иванова. Отряд этот отпочковался от соединения генерала Сабурова и сейчас действовал самостоятельно. Его разведка получила сведения, что фашисты убрали с путей свыше пятисот трупов и много раненых. Но, обсудив в штабе это лестное для нас сообщение, мы решили, что у мирных жителей, с сорок первого года не видевших настоящих боев, могло двоиться в глазах…
Село Мосур для стоянки казалось подходящим. Оно раскинулось невдалеке от древнего Владимира– Волынского. С юго–востока к Мосуру осторожно подходит лес и, не дойдя двух километров, останавливается, словно в задумчивости. Лишь кое–где языками кустарников он подползает к самой околице. На западе по горизонту чернеет хвойный бор. Север и юг, на первый взгляд, прикидываются голой степью, но с высоток видны вдали зеленые разводья рощ, пятна дубрав и перелесков. Карта помогает нам заглянуть дальше горизонта. Зыбкая растушевка болот с белыми прогалинами полей и лесные массивы Ковельщины, сливаясь постепенно, превращаются в лесостепь северной Владимирщины.
Штаб соединения со всеми службами и два батальона расположились в самом Мосуре. Остальные три батальона нашли приют в соседних селах. Выслав отсюда дальние разведки к югу и за Буг, все погрузились в обычные на стоянках хлопоты, без которых не быть успешными маршам. Забот было много. Подводились боевые итоги. Отмечались особо отличившиеся. За легкомысленное путешествие в расположении куреня Сосенко основательно влетело всем четверым: Сашке Коженкову и Ясону Жоржолиани — от коменданта штаба Кости Руднева, а мне и Войцеховичу — от замполита Мыколы Солдатенко. Мыкола отозвал нас в сторону и начал «пилить» за «преступную», как он выразился, лихость.
Я оборвал его не очень вежливо:
— Насчет командирской дисциплины, может быть, хватит. Не лучше ли заняться олевцами. Неизлечимые паникеры. Этот батальон второй раз нас подводит: на льду Горыни бросили раненого комбата, а тут испугались подбитого нами же эшелона. Как думаешь, комиссар?
