Но книги книгами, а боевые дела шли своим чередом. Партизанская разведка действовала все энергичнее. Воспользовавшись пассивностью бандеровщины, десятки наших мелких разведгрупп сновали во все стороны в радиусе полутораста километров.
Особисты сбились с ног от допросов и составления разведдонесений.
— Что–то уж больно много бумаги изводят наши пинкертоны, — сетовал начштаба. — А толку чуть: вопрос — ответ, вопрос — ответ, и за всем этим никакого содержания. Сплошное пустозвонство получается.
— Ну, ладно, люди ж стараются, — попытался я примирить эти «ведомственные разногласия».
И все–таки, прихватив Солдатенко, сам направился к контрразведчикам.
Майор Жмуркин встретил нас на пороге хаты, в которой размещалось все его хозяйство. Приложил тыльной стороной руку ко рту и шепнул таинственно:
— Завербовали…
— Ну да? — в тон ему отозвался я.
— Не сразу раскололся. Только на тридцать шестом вопросе сдался.
— Шпион?
— Пока не выяснено. Но главное узнали. Он не украинец…
— А кто? Фольксдойч?
— Мазур, говорит.
Мыкола посмотрел на меня удивленно:
— Не смекну нияк. Мазуриками у нас, знаешь, кого зовут?
— То мазуриками… А этот сам называет себя мазуром. Да все «матку боску» поминает. И крестится как–то чудно…
Это уже начало меня сердить. Проходя вместе с майором в хату, я подумал: «Может быть, Жмуркин и не знает, что у нас на Украине «мазур» — бранное слово; так шовинисты называют поляков. Без основания к человеку привязались…»
В хате сидел задержанный в расстегнутом бараньем тулупе. На шее у него поверх украинской сорочки болтался большой нательный крест. В широкой прорехе между расшитыми полками сорочки лохматились волосы с проседью. Сам крест и то, как он был нацеплен, делали незнакомца чем–то похожим на священнослужителя. Только размеры креста были необычны — вдвое меньше поповского.
— Продолжаю допрос, — сказал майор Жмуркин, берясь за перо. — Повторите ваше последнее показание.
— Я не хлоп. Я есть Мазур… Вот матка боска ченстоховска. — И человек широко и быстро стал креститься по–католически.
Мы с Мыколой переглядываемся опять. Было ясно, что перед нами просто запуганный бандеровской резней польский крестьянин. Задавать этому запуганному человеку новый, тридцать седьмой вопрос было бы глупостью.
Я не сказал этого майору Жмуркину лишь потому, что перехватил озорной взгляд Мыколы Солдатенко.
Перелистываю обширный протокол, и мне становится смешно. Оказывается, его фамилия — Мазур.
— Не ведал, что вы советская партизанка… Змекал, що то есть… — Мазур запнулся.
— Смелее говорите. Не бойтесь, — подбодрил я.
— …Що вы самостийна Украина. Що вы бандеры…
— Мы — Советская Армия. Разумиишь, пан Мазур? Армия Червона пришла.
Он закивал головой:
— Я з вами… Я к вам… Паны–товажиши…
И зарыдал не то от страха, не то от радости. Ему подали воды. Зубы долго стучали о глиняную кружку. А когда он малость успокоился, я спросил прямо:
— Вы хотите нам помогать?
— Езус Христус… Да чем только можу! Я панам–товажишам свою кровь не пожалею.
— Крови нам, дядько, твоей не надо, — перебил его замполит. — Ты нам все будешь рассказывать. Разведчики придут, пароль скажут, и ты им все выкладывай.
— Куды придут?
— К тебе домой. Ночью.
Человек вдруг упал на колени и опять зарыдал, запричитал:
— Ой, не гоните мене от себе. Раз вы Червона Армия, Советска…
Что можно было объяснить ему? И очень мало, и очень много. Мы вдвоем с Мыколой стали душевно толковать Мазуру то, что знает у нас каждый пионер, каждая неграмотная старуха:
— У нас никто не смеет называть человека ни хохлом, ни юдой, ни кацапом. Понимаешь? Интернационал. Все равны — хто работает… Робит. Працуе… Трудится…
Мазур по–ребячьи всхлипывал:
— Не гоните мине. Никуда не пиду. Я буду у вас коней доглядать, дрова колоть, гной вычищать и конца войны ждать.
— Ждать? — удивился Мыкола. — Нет!.. У нас воевать треба.
— Я на войну не хце.
— Тогда иди от нас, брат, подальше. До дому ступай.
— До дому?! — В глазах нашего собеседника ужас.
Нам казалось, что мы уже начали понимать побуждения этого человека, а теперь опять ничего не могли уразуметь. Снова взглянув на исписанные листы бумаги, прочел: вопрос — ответ… Тут действительно была сплошная галиматья, облеченная в канцелярские фразы, которые просто не доходят до этого вздрагивающего человека. Да и нас с Мыколой он тоже понимал лишь наполовину.
— Ну, ладно, пускай он находится у вас, товарищ Жмуркин. Зачем? Говорит же человек, что будет охотно дрова колоть, за лошадьми ухаживать. Тоже дело нужное. Тем более, сами вы его завербовали…
А на другой день это путаное дело чуть не обернулось большой кровью.
Грохот от нескольких взрывов заставил меня и других, кто был в штабе, выскочить на улицу.
— Особый отдел гранатами закидали! — крикнул связной из кавэскадрона, круто осаживая у штаба коня.
— Поднять всех по тревоге! — скомандовал Войцехович.
Сашка Коженков уже выводил моего оседланного коня. Солдатенко где–то пропадал.
— Оставайся, Вася, в штабе. Прикажи людям занимать оборону и вышли разведку. Эскадрону перехватить все подходы к селу, выдвинув разъезды километра на три — четыре.
Конь взял с места галопом. За мной с автоматами на взводе скакали Сашка Коженков и Ясон Жоржолиани.
Но через несколько минут выяснилось, что паника была излишней. Майор Жмуркин, чуть побледневший, но спокойный, подтянутый, вышел нам навстречу. У плетня он разъяснил, в чем дело.
— Вдруг от дровешни прибегает к нам этот чудак Мазур. Трясется, слова сказать не может. Мы до того уже разобрались, что он какой–то католический псих, и не очень обратили на это внимание. Но все же вышли на улицу. Мазур показывает на спину человека, который прошел наши ворота. «Гражданин, стой!» — крикнул я. Тот молниеносно оглянулся и тут же прибавил шагу. «Стой, стрелять буду!» — гаркнул часовой. В ответ прохожий махнул рукой, в которой я заметил гранату. И сразу же бросил другую. Но обе не долетели. В это самое время из эскадрона выскочили хлопцы, навалились на него и связали.
— Гранатами ранил кого–нибудь?
— Нет. Это же самодельные «консервы»… Одни царапины от них.
Я заметил на рукаве Жмуркина кровь. Сукно его кителя было иссечено мелкой жестью. В голове мелькнуло: «А все же он смелый, мужественный человек, этот Жмуркин… Впрочем, это стало ясно еще во время рейда на Днепр. Тогда Жмуркин тоже был крепко ранен».
Но мысли сразу вернулись к происшествию:
— Допросили?
