развернулись стрелковые роты. Для быстроты маневра пехоту пришлось сажать на сани.
И все–таки «лесные черти» успели выскочить из своего логова. Верные девизу Бандеры — предательство, шантаж и провокация, они хватали по хуторам женщин, детей, стариков и бежали, смешавшись с жителями. Это очень затрудняло наши действия: открывать огонь было нельзя.
Разделив эскадрон по взводам, Ленкин скомандовал:
— На галопе обогнать толпу! Дедов и баб не трогать. Вооруженных топтать конями и в клинки!
Таким образом эскадрон Усача, численностью не более восьмидесяти пяти кавалеристов, разогнал и наполовину уничтожил «отборные войска» Бандеры. «Лесные черти», бросая оружие и теряя шапки, не оказав сопротивления, разбегались в разные стороны. Но далеко уйти им не удалось. В дело вовремя вступил пехотный «невод» из второго и третьего батальонов.
Довольный Войцехович потирал руки:
— Чуете? Широкими крыльями охватывает пехота округу от Осы и Буды до Доминополя.
Трескотня винтовочной стрельбы, недовольная воркотня пулеметов и задиристое фырканье автоматов разносились по округе, прижимая к болотам остатки уже переставшей существовать школы «лесных чертей».
Однако к полудню, когда, подытожив донесения комбатов и доклады связных, мы готовы уже были свернуть боевые порядки в походную колонну, где–то в самом центре нашего кольца что–то опять завозилось, заворочалось: над лесом потянулся серпантин трассирующих пуль, поднялись там и сям ракеты, забухал миномет, над хуторами взметнулись языки пламени и черный дым.
— Кажется, кроме «школы покойников», тут еще есть что–то? — спросил я у начштаба. — Немедленно выяснить.
— Связные, галопом вперед! — скомандовал Войцехович. — И сразу же с донесениями обратно. Капе командира через полчаса будет вон на тех хуторах. Волчек называются. А позже — по обстановке.
Только взвились вверх ошметки грязи пополам со снегом. Заекали конские селезенки. Полминуты — и конные связные скрылись: понимают, что в такой момент главное — не терять времени.
Когда штаб развернулся на хуторах Волчек, обстановка уже несколько прояснилась. Оказывается, наш «невод» загреб и другую стаю хищников: кроме офицерской школы «лесных чертей», в кольце оказался весь курень Сосенко (он же Антонюк).
— Состав — семь линейных сотен, одна конная сотня и небольшая группа узбеков, бежавших из немецкого плена. Из узбеков, задержанных насильно, Сосенко пытается создать особые подразделения, — доложил Семенюк, сумевший перебежать к нам где–то на стыке кавэскадрона и батальона Брайко.
Маленького роста, очень подвижный, с хорошо натренированным телом, Семенюк стоит свободно, и лишь играющие у него на скулах желваки выдают волнение. А глаза острые, наблюдательные, с хитрецой.
— Почему раньше не сообщили нам об этом? — строго спросил я перебежчика.
— Курень Сосенко подошел сюда только вчера под вечер. Держит путь на юг.
— Точнее?
— На Порыцкие леса. А дальше — Карпаты. Клым Савур, назначенный ихним главкомом, стягивает силы в Карпаты… Вы не успели завершить окружение. Охватили банду только с трех сторон.
— Уйдут они на юг?
— Могут уйти. Кони у них добрые.
Плохо. Можно было бы послать Усача наперерез, но он уже с рассвета на рысях и галопе. И это после ночного марша!
— Дайте мне ваших хлопцев с минами. Насыплю тому Сосенке горячих гвоздей на дороге, — предложил вдруг Семенюк.
Я сразу ухватился за это предложение. Приказал вызвать капитана Кальницкого.
Пригодился и новый наш, второй кавэскадрон, сформированный недавно из пятой роты Ларионова. Его я послал в обход противника.
«Невод» надо было сужать, а уже вечерело. Прочистку леса к ночи начинать нельзя. Продвинувшись километра на два вперед и сократив таким образом фронт, наши батальоны закрепились.
Всю ночь активно действовала разведка. А с рассветом на бандитов насел со всей своей напористостью Бакрадзе. Противник явно уклонялся от боя. Издали отстреливаясь, он пытался ускользнуть на юг только одному ему известными тропками. Впереди всех бежало кулацкое ядро куреня. В нем было до сотни человек, все на оседланных конях. Остальных — преимущественно мобилизованных крестьян — Сосенко умышленно оставлял в качестве заслона. До поры до времени они беспорядочно палили в воздух, но при первом же броске нашей пехоты стали поднимать кверху руки. Вот здесь и важно было не упустить момента. А многих из партизан ослепляло чувство мести за погибших и раненых товарищей.
— Как бы хлопцы не наломали дров, — озабоченно сказал я Солдатенко.
— Обязательно наломают, — отвечал Мыкола. — У мине у самого зубы скрипят. Я б того Бандеру или, скажем, Антонюка прямо бы загрыз.
— Степан Бандера далеко. Где–нибудь под Берлином. А вот Антонюка загрызть надо. Или в петлю его.
— Ой, утечет, подлюга. Я вже раскусив его тактику. Там, на хуторах, дедами и детишками прикрывался, а тут, бачишь, здоровых мужиков не жалеет. Бросает их на смерть, только бы самому шкуру свою волчью унести.
Наша атака действительно иссякала. Вокруг пленных — бледных, с поднятыми руками — задерживались не только бойцы, но даже и командиры. Отдавать распоряжения тем, кто еще шел вперед, было некому, и они тоже постепенно замедляли шаг. Кто–то увидел «знакомого» бандеровца и заехал с размаху ему по сопатке. Кто–то заметил добротные сапоги и под дулом автомата предлагал сдавшемуся в плен «добровольный» обмен на опорки. Угрозы, насмешки — все это было неизбежно. Но случались и расстрелы в горячке. Особенно в тех взводах, где имелись убитые и раненые.
Мыкола Солдатенко махнул рукой:
— Ну, я пошел в цепь, товарищ командир. Там теперь самая главная политработа.
— В добрый час! — крикнул я ему уже вдогонку.
— За мной, комсомольцы! — с высоты своего жердиного роста, сидя на таком же худющем маштаке, скомандовал Мыкола Мише Андросову, который тоже был довольно долговязым парнем.
Они взяли наметом и быстро скрылись там, где первый батальон Бакрадзе прочесывал лес. Через минуту следом за ними поскакал еще один конник. Из–под папахи его выбились длинные волосы, словно это был какой–нибудь польский гусар времен Тараса Бульбы.
— Надька Цыганко, — узнал начштаба.
Это была действительно она — политрук взвода конной разведки и комсорг первого эскадрона.
Через полчаса атака возобновилась в новом, все более убыстряющемся темпе. Сказалась работа замполита и его многочисленных помощников в боевых порядках. Прибыв в батальон, Мыкола Солдатенко послал на правый фланг Мишу Андросова, на левый — Надю Цыганко, а сам двинулся с ротой, занимавшей центральное положение. Произносить речи времени не было. Ограничился несколькими словами:
— Коммунисты и комсомольцы! Пленных не трогать. Куркульня уходит. Вперед! А с темными людьми разберемся после боя.
Те, что не успели обменять свои опорки на сапоги, с минуту, может быть, и поворчали, но, увидев рывок коммунистов, бросились вместе с ними, на ходу перезаряжая автоматы. А те, у которых обмен состоялся, только перебросились мимолетной шуткой:
— Походи, бандера, в моей пилотке малость, а я в твоей смушковой шапке как–нибудь потерплю. Если мороз прихватит уши, снегом три. Главное, по–первости не забудь об этом. А там привыкнешь — и дело пойдет!..
Пленные растерянно смотрели вслед партизанам, не веря своим глазам и ушам. Потеря папахи или даже ладного кожушка — это же чепуха, мелочь по сравнению с теми ужасами, которыми их пугала кулацкая пропаганда.
Те, что посообразительнее, тут же вызывались быть нашими проводниками. Они показывали командирам рот и взводов наиболее короткие и удобные тропы для выхода наперерез врагу.
Антонюк–Сосенко бежал стремглав. А когда напоролся на мины, поставленные Кальницким по указке
