километрах?!
— Ну да? Не может быть! — отвечает он. — Откуда вы знаете, что там ставка?.. Полевая?
Пришлось объяснить.
Дело в том, что мы с Рудневым еще поздней осенью посылали под Винницу нашего разведчика — марш–агента. Это была учительница. Глаза молодые, печальные, а лицо как печеное яблоко — совсем старушечье. Галей ее звали. Она к нам пробилась из–под Винницы еще в декабре сорок второго. Я ее выспрашивал, как работает железная дорога Жмеринка — Казатин — Киев, а она все твердила о какой–то таинственной постройке в двенадцати километрах севернее Винницы.
— Что там? — допытывался я. — Нефтесклад? Боеприпасы?
— Никто не знает. Село все выселено, жители угнаны. Возводили эти таинственные постройки русские военнопленные в сорок первом году. Говорят, двенадцать тысяч человек было. И когда стройку закончили, все двенадцать тысяч были расстреляны. До одного.
Доложил я Рудневу. Он приказал: «Надо во что бы то ни стало выяснить, что там построено. Поговори с Галей, не пойдет ли она еще раз?»
Галя согласилась пойти. Мы дали ей подробную инструкцию, сказали друг другу пароли и какие–то неловкие напутственные слова.
— Сколько же тебе лет, Галя? — спросил я на прощание.
— Девятнадцать.
Удивился я. Но наши девчата–партизанки объяснили мне все: оказывается, гитлеровцы почти полгода держали Галю в публичном доме; сначала в офицерском, а потом — в солдатском.
Галя не появлялась более трех месяцев. Послал я ее в разведку из Князь–озера, а вернулась она под Припять. Смотрю: еще морщин у нее прибавилось, еще больше глаза стали, горят как огненные.
— Выяснила?
Молча кивнула головой.
— План начертила?
Молчит.
— Что? Аэродром? Горючее? Боеприпасы? Может, завод какой секретный?
— Ставка Гитлера там. — И заплакала. — Почему вы мне мин не дали, подрывному делу не обучили? Почему?
Но мне не до нее уже было. Захватило дух. Побежал, доложил Ковпаку и Рудневу. На Большую землю полетели радиодонесения. Оттуда приказ: проверить. Послали две группы разведчиков, однако ни одна из них не смогла добраться до ставки Гитлера…
* * *
Капитан Наумов прожил у нас на Припяти всего три дня. Не успел он опомниться после своего Степного рейда, как был вызван в Москву. Интерес к его рейду проявлялся неслыханный. И понятно почему: кроме наших донесений, составленных по данным, добытым Галей, в центре, видимо, уже располагали сообщением из винницкого подполья, того, которое на берегах Южного Буга действовало. По сообщениям этим выходило, что в ту самую ночь, когда конница Наумова на хуторке с пятнадцатью жандармами баталию учинила, паника во всей гитлеровской ставке поднялась.
И в другой Ставке эта баталия тоже сразу привлекла к себе внимание. Был слух, что Верховный, выслушав доклад о ней, встал, прошелся по кабинету, трубку закурил и сказал:
— Несолидно как–то получается. Нехорошо. Капитан — и вдруг по ставке Гитлера ударил. Надо ему дать генерала…
Через неделю вернулся к нам в Оревичи молодой генерал Наумов…
* * *
Вспоминая все это, медленно прохожу по улице волынского села Печихвосты, мимо своего штаба. У штаба полно связных. Хлопцы столпились в кучу и не видят меня. Остановился у огромной липы. Слушаю.
— А еще мне пишут, да только брешут, видать, что живут хорошо. Вот послухай: «Хлеба получили на трудодень достаточно. Трудодней на всю семью заработали больше тысячи…» А всех–то трое: моя половина, да парнишка–ученик, да дочка девятилетняя.
— Видно, мать тянется не разгибаясь, — заметил кто–то басом.
— Пишут, что ничего для победы не жалеют…
— Ясно, что не жалеют, когда одна баба с двумя детьми–малолетками более тысячи трудодней выработала.
— Какая уж там жаль–печаль! Что ни говори, а нам полегче все же, — продолжает незнакомый бас, но тут же спохватывается: — Хотя тоже подчас достается и нам.
— А сколько получили хлеба–то?
— В том–то и дело, что не пишут. Если бы получили как следовает — непременно написали бы. А так, догадайся попробуй. Ну да у меня приусадебный ничего… Если только вовремя засадили картоху — хватит…
Не веселый у ребят получился разговор, но голоса все же счастливые, задумчивая теплынь в интонациях.
— Эй вы, скорее развозить почту! Пускай пишут ответы! У Наумова есть связь с разведчиками кавкорпуса. Можно передать письма на Большую землю! — крикнул я и тут же быстро пошел к столовой.
— Поужинаем без спиртного, — сказал генерал.
— Непьющие мы, как все настоящие партизаны–рейдовики, — смеется доктор Тарасов.
— Да, в рейде не разопьешься. Тут вмиг голову можно пропить. И не только свою, — заметил Наумов. А потом вдруг без всякого перехода спрашивает: — Слушай, нет ли у тебя свежих экземпляров «Русского слова»?
Я не знал даже, что это такое — газета, журнал или, может быть, книга какая.
— Газета, — пояснил Наумов. — В Ужгороде издается. Когда я служил на границе в Карпатах, любил ее читать.
— Нет, такой газеты у меня нет. Я больше «Дас рейх» почитываю.
— Владеешь свободно немецким?
— Да какой там свободно… Доктор один у меня есть. С пражским образованием. Вот с его помощью и почитываю.
— Интересно, — улыбнулся Тарасов.
Так мы и отужинали, перебрасываясь как будто ничего не значащими фразами. Затем начались «разговоры по существу». Первым делом, конечно, о противнике.
— Основной враг — четвертая танковая армия немцев. Тут, видимо, все бесспорно? — спросил Наумов.
— Это верно. У меня на пути этой армии один батальончик есть. Под Бродами…
Генерал сделал вид, что пропустил мимо ушей упоминание о батальоне Брайко. Но по глазам его я заметил — принял к сведению.
— А этот немец ваш, он как? Действительно ходит к противнику? Свободно?
— Он в офицерском костюме на Львовскую магистраль уже дважды выскакивал, — сказал Войцехович.
— Это тот, что на Днепре отличился?
— Ага…
— Клейн или Кляйн? Так, что ли?
— Мы Кляйном зовем… А где Медведев? — спрашиваю я у генерала.
— Да где–то тут, на подходе, должен быть, — отвечает Наумов. — Сейчас вся наша активная партизанская братва потянулась поближе к Львову.
— А кто у вас все–таки под Бродами? — интересуется наумовский комиссар. — Там отряд полковника Павленко вчера ночью три эшелона под откос пустил. Один вроде с танками.
— У меня под Бродами Брайко, — улыбнулся я.
— Не слышал такого, — бросил генерал.
