вплотную подступит чаща, нужно спрыгнуть на дорогу и нырнуть в кусты. Если повезёт, глухонемой страж этого вообще не заметит. Пускай и заметил бы. Пока слезет, Фондорина след простынет. Русский лес надёжно укроет соотечественника.
Но по ту сторону моста случилось происшествие, понудившее профессора отказаться от простого, легкоисполнимого плана.
На одном из холмов, находившемся шагах в трёхстах от дороги, показался всадник. Судя по шапке с султаном, то был русский казачий офицер. На виду у французов он с прекрасной невозмутимостью закинул ногу на ногу и, положив на колено планшет, принялся делать пометки. Кавалеристов в колонне на ту пору не случилось, прогнать лазутчика было некому. Обозники и артиллеристы открыли пальбу из карабинов, но с такого расстояния попасть не могли.
Фондорин засмеялся, гордясь бравадой соотечественника.
Услышать стрельбу копт не мог, но, должно быть, заметил начавшуюся вокруг суету. Соизволил повернуть свою древнеегипетскую голову, некоторое время понаблюдал за происходящим. Потом без единого звука поднял своё экзотическое ружьё, взвёл курок, приложился к прикладу не больше, чем на секунду, и выстрелил. Казачий офицер, перевернувшись, пал из седла на землю.
Вокруг закричали, захлопали, но Атону это было всё равно. Он перезарядил оружие, принял прежнюю позу и прикрыл свои коричневые веки.
Бегать от такого стрелка профессор передумал. Во всяком случае, средь бела дня. Совершить побег под покровом ночи гораздо безопаснее.
На привале перед Самсоном вновь предстал лейб-фармацевт.
— Вставайте, сударь. Вы достаточно окрепли. Маленький моцион будет вам на пользу.
— Куда вы меня ведёте? — насторожился профессор.
— Всего лишь обедать.
Они отошли от дороги на лужайку, где была разостлана скатерть. Атон, который вроде бы остался сидеть в коляске, каким-то чудом уже оказался здесь и даже успел нарезать сыр, ветчину и хлеб.
— Предлагаю честную сделку, — сказал барон, когда Фондорин поел и выпил вина, по привычке разбавив его водой. Сам фармацевт ничего не ел и лишь катал в ладонях хлебный шарик. — Я отвечу на любой ваш вопрос, а вы взамен расскажете о себе.
Профессор немного подумал, но подвоха в этом предложении не нашёл.
— Хорошо. Как вы нейтрализовали действие средства, которое вы называете «парализатором»?
— Вы имеете в виду смесь сулемы, чернобыльника и белены с добавлением настоя красных дождевых червей? — Анкр слегка улыбнулся, видя выражение лица собеседника. — Не удивляйтесь, я произвёл анализ капель, оставшихся на дне фляжки. Устраивайтесь поудобней, сударь. Вежливость требует от меня обстоятельного ответа… — Он тронул слугу за плечо, тот понял без слов и налил хозяину вина. — Я состою при императоре с тех пор, когда он был ещё просто генералом Бонапартом. Мы встретились в Египте. Я занимался там некоторыми изысканиями, когда в Александрии высадился экспедиционный корпус. После того как я вылечил генерала от лихорадки, он сделал меня своим личным фармацевтом. Иногда я действительно приготовляю ему лекарства, но главная моя обязанность заключается вовсе не в том, чтобы следить за здоровьем великого человека. На то в Париже есть лейб-медик Корвизар, а в походе лейб-хирург Юван. Видите ли, сударь… — Барон огляделся. На траве вокруг сидело ещё несколько компаний, и он понизил голос. — … Я готовлю некое снадобье, которому император придаёт особенное значение. От природы Наполеон обладает выдающимися качествами полководца и правителя, но мой эликсир многократно усиливает эти таланты. Особенно если принять это средство перед битвой или важным решением. Разумеется, перед сражением 7 сентября я тоже подал императору порцию эликсира. Если бы не это, ваша смесь подействовала бы ещё сильней, и управление боем было бы совершенно парализовано. Вы очень верно рассчитали свой удар. Примите мои комплименты. Только заполучив вашу золотую флягу, я догадался, чем вызван загадочный ступор государя. И это позволило мне приготовить противоядие. Вторая ваша фляга, серебряная, меня заинтересовала меньше. Это ведь экстракт из спор норманнского Amanita muscaria? Ужасная дрянь! Ею вы могли испортить себе желудок. Не говоря о прочих неприятностях.
Фондорин затруднился бы сказать, что потрясло его больше: точность произведённого Анкром анализа, поразительное известие о снадобье, питающем гений Наполеона, либо же простота, с которой фармацевт выдал чужому человеку эту сокровенную тайну.
— Что случится, ежели он перестанет пить ваш эликсир? — воскликнул Самсон, пропустив мимо ушей многозначительное поминание «неприятностей».
Под зелёными стёклами блеснули искорки.
— Это уже второй вопрос, но я, так и быть, на него отвечу, рассчитывая на подобную же любезность с вашей стороны… Генерал Бонапарт вначале был мне благодарен, ибо снадобье принесло ему несколько блестящих побед. Однако затем эта зависимость начала его угнетать. Дважды пробовал он отказаться от моих услуг. Первый раз ещё в бытность консулом, перед сражением при Маренго. Битву Наполеон, в конце концов, выиграл, но исход её висел на волоске. Армию спас лишь нежданный приход подкреплений, французские потери были ужасны. Это надолго отбило у Великого Человека охоту к самостоятельности.
Самсону показалось, что слова «le Grand Homme», давно ставшие нарицательным прозванием Бонапарта, фармацевт произнёс иронически. Однако поручиться в том было нельзя — узкий, почти безгубый рот барона всё время кривился в лёгкой усмешке.
— … Однако всеобщая лесть и громкие победы пьянят крепче любого вина. Настал день, когда мой подопечный, без пяти минут повелитель Европы, вновь объявил, что не нуждается в моих каплях. Случилось это в мае восемьсот девятого года, перед решительной баталией с эрцгерцогом Карлом, которого он уже бивал прежде. Но не чувствуя того особенного одухотворения, к которому его приучил мой эликсир, Наполеон растерялся. Эсслинг — единственная битва, проигранная императором. Она разрушила легенду о его непобедимости. К тому же он потерял тогда своего единственного друга герцога Монтебелло. У смертного ложа маршала его величество поклялся, что впредь не даст ни одного большого сражения, не примет ни одного важного решения без моего лекарства. Вот ответ на ваш вопрос. И знайте: вы — единственный человек на свете кроме меня и Наполеона, кто посвящён в этот секрет.
На устах у Самсона уж был новый вопрос: «Чем вызвано такое доверие?», однако резонно было предположить, что Анкр со временем сам разъяснит эту загадку.
Мысль профессора приняла иное направление.
Стало быть, Бонапарт зависим от некоего сильнодействующего препарата? Принял эликсир — гений, не принял — обыкновенный человек? Иными словами, властитель Европы мало чем отличается от заядлого опиомана, который не может обходиться без дурманящего зелья?
Эта весть имела огромное значение. О ней нужно было как можно быстрее известить князя Кутузова!
Бежать, скорее бежать к своим. Нынче же ночью, без отлагательства!
Фармацевт прервал ход его мыслей.
— Я жду. Рассказывайте про себя, мой юный друг. Меня интересует всё. Происхождение, детство, юность, круг интересов, вкусы. Одним словом, любые сведения, которые вы сочтёте возможным мне сообщить.
На лбу у барона проступила глубокая морщина, он весь подобрался, словно приготовился услышать нечто очень важное.
Рассказ о детстве, юности и прочей чепухе казался малой платой за головокружительное известие о природе Наполеонова величия. В биографии профессора имелись кое-какие закоулки, о которых постороннему знать было ни к чему, и Самсон их не коснулся. В прочем же постарался быть сколь можно откровенным. Вначале он говорил скупо, без лишних подробностей, но Анкр с неподдельной заинтересованностью выспрашивал всё новые и новые детали: о детских болезнях, о родителях, о странствиях, о жене и тесте, о сфере научных интересов «юного друга» — и Фондорин отвечал, не видя в том ничего дурного. Он всё ждал, что француз как-нибудь неприметно вывернет на письмо Кутузова и начнёт допытываться о связях пленника с русским штабом. Этого, однако, не произошло.
Но вот беседа коснулась науки, и прочие предметы были оставлены. Никогда прежде Самсону не
