На прощанье профессор приложил палец к губам. Прокрался за дверь. Столовую пересёк на цыпочках, но по лестнице уже побежал безо всякой опаски.
Поистине Разум и наука всё превозмогают, они не ведают преград!
Но есть и другая истина, которая напомнила о себе в следующую же минуту: ум отмерит, а случай отрежет.
Надо ж было случиться, чтобы в то самое мгновенье, когда торжествующий Фондорин хотел выбежать на парадное крыльцо, во двор через ворота, гремя колёсами, одна за другою въехали две гружёные телеги. С ними вошли и разбойники. Они шагали правильным строем, держа на плечах ружья, а Капитан сменил свою епископскую митру на кивер. По виду это была уже не шайка дезертиров, а фуражирская команда, составленная из солдат разных полков. Не лишняя предосторожность в городе, куда возвращаются порядок и дисциплина.
Оказавшись внутри ограды, мародёры немедленно рассыпались и загалдели. Сколь мог слышать затаившийся за дверьми профессор, спор шёл о том, как быть дальше: нести добычу наверх либо, наоборот, спустить ранее награбленное вниз, погрузить на повозки и поискать другое, менее заметное пристанище. Возобладало второе мнение. Оставив повозки без присмотра, орава направилась к дому.
Сначала Самсон намеревался укрыться где-нибудь в дальних комнатах, но, видя, что во дворе никого не остаётся, передумал. К чему зря тратить время? Погрузка может затянуться.
Он спрятался в нише, за спиной у мраморного Аполлона. На лестнице было сумеречно, разбойники всё ещё бранились и протопали мимо, не заметив профессора. Очень довольный своей смелостью и ловкостью, он вылез из укрытия и выбежал наружу.
Там уже начинались сумерки — то время, что у французов называется entre loup et chien.[164]
Фондорин споткнулся на бегу, присел на корточки и прижался к колонне.
В воротах маячили две фигуры в широких шальварах, узких безрукавках, с красными шапочками на головах.
Атон и Хонс!
Один разглядывал что-то блестящее, держа руку у самого носа. Второй, задрав лицо, беспрестанно поматывал шеей, словно прислушивался.
Это уж была чертовщина! Откуда они тут взялись?
Профессор оказался между волком и собакой уже не в природоописательном, а в более зловещем смысле. А коль выбирать меж двумя опасностям, собачья стая менее опасна, нежели волчья.
Он попятился назад. Всё-таки придётся прятаться во дворце, там довольно пустых комнат и укромных мест.
В панике Самсон взбежал по ступеням, собираясь достичь бельэтажа, но наверху раздался бешеный рёв.
То кричал Капитан:
— Моя бедняжка! Он напал на неё! У неё кровь! Он оглушил её! Проклятье! Мерзавец забрал ларец! И это мой кузен!!!
Последовала ругань на итальянском, в которой поминалось имя «Джузеппе» в сопровождении разных эпитетов.
— Ищите его! Догоните эту свинью! Он не мог далеко уйти! Я вырву ему сердце! — бушевал предводитель.
Догадаться о причине его ярости было нетрудно. Вероятно, заслышав шум во дворе, кузен Джузеппе решил, что ларец с сокровищем весомее родственных чувств, и, прихватив добычу, дал стрекача, а полупокойница, Ля-Персьенн и не пыталась его удержать, ибо не имела на сей счёт никаких приказов от своего повелителя.
Что делать? Куда деваться? Достичь бельэтажа Самсон не успевал — сверху на лестнице уже грохотали каблуки. В растерянности он завертелся на месте, прижимая к себе сак. Снова побежал вниз.
Замер. В дверях плечо к плечу стояли копты, загораживая выход.
— Капитан, это не Джузеппе! Чужой! — закричали сзади. — С ним двое мамелюков!
Это был капкан, выход из которого не нашёл бы и самый изобретательный ум на свете. Впереди, в пяти шагах, профессора поджидали темнокожие слуга Анкра; они уж и руки протянули, чтобы схватить его. Сзади, с лестничной площадки, в беглеца из ружей и пистолетов целился десяток головорезов.
— Чего вы ждёте — заорал Лодовико. — Плевать на мамелюков! Огонь! Огонь!
В кармане у Фондорина лежала бутылочка с берсеркитом. Один глоток — и от пуль можно было увернуться. Но времени уже не оставалось.
Профессор вжал голову в плечи, зажмурился, приготовился к смерти.
Грянул залп.
CODE-4
В самый миг, когда грянул залп, Фондорин услышал по обе стороны какой-то шорох; что-то, помнилось, задело его плечи справа и слева. Однако предсмертный ужас поглотил все чувства и мысли. Самсон ждал лишь одного — гибели. Если повезёт, то мгновенной. Если не повезёт, то после тяжких мук.
И вот прогремели выстрелы.
Мгновенной гибели судьба профессору посылать не пожелала. Боль пронзила его левый бок и правую руку. Он покачнулся, но не упал.
Почему ран было только две? С расстояния в пять саженей по недвижной мишени промахнуться невозможно!
Он открыл глаза и сначала не разглядел ничего кроме густого дыма. Потом увидел у своих ног, ступенькой выше, два окровавленных тела. То были копты. Один из них лежал бездыханный. Второй закатил незрячие глаза и сипло сказал:
— Cours! Cours![165]
— Cours, — слабее повторил Хонс и уронил простреленную голову.
Опаляемый болью, полуоглушённый, мало что соображающий, профессор бросился к дверям. Его швыряло из стороны в сторону, он ударился головой о косяк, но всё-таки сумел выбежать на крыльцо.
— Держи его! Держи! — неслось сзади.
За воротами переливалась чёрным лаком карета с императорским гербом. Дверца была распахнута. На приступке, одной ногой касаясь земли, стоял Анкр в своём расшитом позументами мундире.
— Что случилось, друг мой? — крикнул он. — Кто стрелял? Где мои помощники?
Шатаясь, Самсон бежал к барону — будто в кошмарном сне, когда каждый шаг вязнет в песке или в болоте.
— Убиты…
Он знал, ему не спастись.
Погоня уж высыпала во двор. Впереди всех огромными прыжками скакал Капитан, выдёргивая из-за пояса пистолет.
— Скорее сюда! — воскликнул Анкр. — Кто это такие? Опомнитесь, канальи! Вы что, не видите герб…
Выстрела Фондорин не услышал. Вместо этого в ушах у него раздался гулкий звон, а прямо перед глазами ни с того ни с сего оказались булыжная мостовая и каретное колесо.
Пуля попала профессору в спину. Он упал, всего чуть-чуть не добежав до экипажа.
— Негодяй! Тебя повесят! — послышалось издалека.
