за собой Айзенкопфа, сзади Гальтон с княжной на руках.
В переулке ждал черный автомобиль, его дверцы сами собой распахнулись.
— Быстрей ты, трудящийся Востока! — прикрикнул контрразведчик на Курта, который почему-то не желал лезть в машину.
— Без сумки не поеду, — просипел биохимик с трудом ворочая языком, что отлично заменяло китайский акцент. — В мотоцикле осталась моя сумка.
Октябрьский посетовал:
— Вот оно — мурло частного собственника! Успокойтесь, Цинь Ши-хуанди, ваше имущество погружено.
Земля слегка качнулась. В домах задребезжали стекла. Откуда-то снизу, издалека, донесся утробный рык взрыва.
— «The Fall of the House of Usher»,[100] — торжественно объявил контрразведчик (Гальтон не понял, о чем это он). — Полный газ! Ходу!
, и то, наверное, было бы оживленней, чем в длинном черном автомобиле, несшемся по улицам ночной Москвы.
Впереди сидели двое: какой-то человек в кителе и фуражке, ни разу не обернувшийся, и, за рулем, Витек, который, сбросив маску разбитного шоферюги, сделался совершенно другим человеком. Не трепал языком, не вертелся, в зеркале отражались сурово прищуренные глаза. На двух промежуточных откидных сиденьях пристроились Октябрьский и Норд. Первого тоже будто подменили. То беспрестанно балагурил и скалил зубы, а теперь сидел с холодным, непроницаемым лицом. Его визави тоже не был расположен к веселью — с каждой секундой доктору становилось все тревожней. Ну а заднее сиденье вообще походило на реанимационное отделение. Там мычал ушибленный биохимик и беспрестанно икала травмированная электротоком княжна.
По встречной полосе на бешеной скорости просвистели одна за другой несколько машин.
— Это Картусов, шеф, — нарушил молчание Витек. — Его «паккард». И охрана.
— Без тебя вижу. Гони.
Снова наступила тишина.
Положение, в котором очутились члены экспедиции, было катастрофическим. Еще тошней делалось от сознания собственной дурости. После уничтожения Громова и его лаборатории американцы превратились для «пруссаков» из полезных союзников в опасных свидетелей. Как можно было этого не сообразить! События развивались чересчур быстро, требовали слишком полной отдачи всех умственных сил. У Гальтона не было времени просчитать игру не на два, а на три хода вперед. Он думал только об успехе миссии. Теперь придется расплачиваться за недальновидность.
Норд ощущал абсолютную беспомощность. Он был безоружен, один против троих. Даже хуже. Если б один, можно было бы попробовать на ходу выброситься из машины. Но Зоя, но Айзенкопф!
А что если выкинуть из машины контрразведчика? Октябрьский сидел у противоположной дверцы, полуотвернувшись. «Чувствует себя хозяином положения», зло подумалось Норду.
Двинуть кулаком в висок, вышвырнуть наружу. Водитель резко ударит по тормозам, все слетят со своих мест. Возможно, кто-то из противников будет оглушен ударом о ветровое стекло. В любом случае, возникнет куча-мала, в которой у Гальтона окажется преимущество, потому что он находится сзади и будет готов к заварухе.
А что потом?
Черт его знает. Шансы на успех минимальны, но лучше уж так, чем погибнуть без сопротивления!
Доктор примерился к расстоянию, отделявшему его от Октябрьского. И вдруг заколебался.
Что если русский вовсе не собирается их убивать? Оправдана ли будет немотивированная агрессия?
Не зная, какое принять решение, Норд оглянулся на коллег — и зажмурился от яркого света. Из-за угла выехал автомобиль, светя фарами. За ним второй. Обе машины пристроились сзади.
Витек сообщил:
— Шеф, наши подключились.
— Угу, — меланхолично промычал Октябрьский.
Ну вот и всё. Момент упущен. Теперь нет и минимального шанса.
Может быть, арестуют?
Исключено.
Прикончат — и концы в воду.
Стоило Гальтону мысленно произнести эти слова, как впереди заблестела черная маслянистая лента. Автомобиль свернул на набережную довольно широкой реки и почти сразу же съехал вниз, к самой воде.
Остальные две машины остановились слева и справа. На бортах у них белели шашечки — по виду обычные таксомоторы.
Октябрьский смотрел на доктора в упор. Дело шло к финалу.
— По-грамотному, конечно, следовало бы вас, граждане американцы, прикончить, — со вздохом сказал русский. — Но, как у нас говорят, слово есть слово. Катитесь к чертям собачьим. На той стороне Москвы-реки, за мостом, Брянский вокзал. Вот вам билеты до Львова, это первый заграничный город.
Не веря своим ушам, Гальтон взял конверт и зачем-то заглянул в него. Действительно, три картонки.
— Держите документы, они вам понадобятся на границе. Вы теперь Прокоп Абрамович Колупайло, сотрудник Внешторга. Наша доблестная Электра — пани Агнешка-Катаржина Косятко, польскоподданная. Китайский паспорт подготовить не успели, придется дедушке Сяо Линю временно стать монголом. Он у нас большой начальник, член Народного Хурала[101] товарищ Гомножардав, следует транзитом в Европу.
Все эти несусветные имена Октябрьский выговаривал с явным удовольствием, особенно последнее.
— Эй, гость из братской Монголии, вы на ногах-то держитесь? Пройдитесь-ка.
Курт с трудом вылез из машины, сделал несколько шагов, закачался.
— Хреновато. Витек, поможешь Гомножардаву погрузиться в вагон. Выпил с другом из социалистической Монголии, проводил — нормально. Отваливайте!
— Слушаюсь!
Витек взял Айзенкопфа под локоть, усадил в одно из такси, и машина отъехала.
— Следующее авто ваше, мистер Норд. А я доставлю даму. Изображу мужа, который провожает на поезд любимую супругу.
Зоя уже не икала и почти перестала дрожать. Голос ее, во всяком случае, звучал твердо:
— Благодарю, но пани Косятко современная женщина и привыкла обходиться без провожатых. Кроме того, если я польскоподданная, мне ни к чему подъезжать к вокзалу на длинной черной машине официального вида. Лучше доеду на такси.
Она вышла, не оглядываясь. Второй таксомотор тоже отъехал.
— Сильная женщина, — мечтательно произнес Октябрьский. — И очень красивая. Настоящая русская порода. Вы уж берегите ее, мистер Норд… Люсин, а ну продемонстрируй класс вождения.
— Слушаюсь, шеф.
Человек, за все время так ни разу и не обернувшийся, пересел к рулю. Машина поднялась из приречной черноты на темную набережную и поехала через скудно освещенный мост к сияющему огнями вокзалу. Этот маршрут показался уже распрощавшемуся с жизнью доктору символическим возвращением из мрака небытия.
На прощанье Октябрьский сказал вот что:
— Выметайтесь из моей страны. И упаси вас американский бог задержаться в Советском Союзе. Тогда искать вас будет не только Картусов, но и я. И уж кто-нибудь из нас наверняка найдет. При этом я, сами понимаете, не заинтересован брать вас живьем. С другой стороны, лучше уж будет угодить ко мне, чем к
