Воланд и Маргарита

Татьяна Поздняева Воланд и Маргарита

От автора

Эта книга написана 20 лет назад. Основная работа над ней длилась три года: с 1983-го по 1986- й. Варианты рукописи разошлись по друзьям и знакомым; отрывок был опубликован в ленинградском самиздатском журнале «Часы» (№ 61 за 1986 г.). О полной публикации не думалось, да и время было такое, что в стол писалось легко.

Исследований «Мастера и Маргариты» имелось уже немало, моя книга возникла как результат глубоко личных переживаний и размышлений. Когда появилось желание понять суть обаяния романа М. Булгакова, у меня не было ни готовой концепции, ни сверхзадачи, ни желания полемизировать с другими исследователями. Текст создавался легко, он раскручивался, как клубок ниток, стоило только отыскать начало. Первый вариант книги возник очень быстро – месяца за четыре, остальное время ушло на доработку.

Маститый булгаковед вправе, конечно же, предъявить этой книге серьезную претензию: в ней разбирается «текст-гибрид», слияние многих редакций, впервые опубликованных в 1973 году А. Саакянц. Он складывался из различных версий (рукописей М. Булгакова, правок его вдовы, склеек и т. д.) и заслужил нелестную оценку исследователей. Как отмечает В. Лосев: «Строго говоря, такой вариант не имеет права на существование. Но именно этот текст переиздавался в течение многих лет многомиллионными тиражами во всем мире».[1]

Так называемый «правильный текст» был впервые опубликован в 1969 году в Германии издательством «Посев», затем – уже в Советском Союзе – в киевском двухтомнике 1989 года (изд-во «Днипро»), позже – в московском пятитомнике. Мне следовало бы, вероятно, воспользоваться этими источниками.

Парадокс, однако, заключается в том, что рукописи живут своей жизнью, не всегда предполагаемой автором, и текст-гибрид «Мастер и Маргарита» общается с читателем своевольно и широко. Роман читают и разбирают с самых разных точек зрения – все они взаимодополняемы и по-своему убедительны. Моя работа, естественно, не претендует на всеохватность, ибо меня волновал в первую очередь секрет притягательности и обаяния «Мастера и Маргариты». Какие-то мои размышления и «дешифровки» могут, вероятно, показаться слишком субъективными и неполными.

В общем, после знакомства со строго научным изданием «Мастера и Маргариты» я свою книгу переделывать не стала, ибо ядро булгаковского романа все равно осталось неизменным.

Приношу свою искреннюю благодарность тем, кто помогал мне в работе: Владимиру Александрову, всячески способствовавшему созданию первого варианта и подготовке книги к публикации; Борису Останину, трудами которого была устранена невнятность авторской речи; Юрию Кривоносову – за многочисленные ценные замечания; Никите Скородуму – за помощь в работе с источниками по мифологии; Сергею Ионову и Татьяне Лотис – за постоянную поддержку. А также всем, кто прочел мои размышления о романе М. Булгакова, – это согревает сердце и вселяет надежду.

Т. Поздняева

Москва, 2006

Часть I «Когда люди совершенно ограблены…»

1. Мастер и его жизнь

Размышляя о поведанной Булгаковым истории мастера, можно проследить тот путь, по которому он неотвратимо движется навстречу Воланду и своей смерти. Этой трагедии предшествуют шесть важных этапов его жизни.

Первый, самый длительный, – прелюдия к кратковременным, но бурным событиям. Это было незаметное и тихое существование, подобное летаргическому сну, завершившемуся удивительным пробуждением – выигрышем ста тысяч.

Второй, начинающийся с этого выигрыша, – безмятежно-идиллический. Мастера поглощает работа над романом о Понтии Пилате. Это время творческого одиночества при материальном достатке: словом, «это был золотой век»[2] (с. 554).

Третий этап – самый счастливый – ознаменовался знакомством с Маргаритой. Единственное обстоятельство, нарушавшее гармонию, – формальное замужество Маргариты, но развод предполагался в ближайшем будущем. Этот этап – время полноты бытия – закончился вместе с завершением работы над рукописью, и радостное жизнеощущение сменилось тяжелыми переживаниями.

О четвертом этапе повествуется кратко: неудача с публикацией, травля критиками, арест.

Пятый – тюрьма.

Шестой, заключительный, – клиника Стравинского, в которой мастер умер и из которой был похищен.

В клинику мастер попадает зрелым человеком: ему 38 лет. Читатель так и не узнает, в какой семье он родился, как встретил революцию, когда приехал в Москву. То, что он не москвич, ясно: мастер жил «одиноко, не имея нигде родных и почти не имея знакомых в Москве» (с. 553).

Правда, одно время он был женат, вероятно, на даме, работавшей в музее («еще платье полосатое… музей…») (с. 556), но женитьба эта представляется ему несущественной, и вся прошлая жизнь предана забвению. Его комната находилась на Мясницкой, и даже воспоминание о ней вызывает у мастера взрыв раздражения. По специальности он был историком, владеющим пятью языками, «работал в одном из московских музеев, а кроме того, занимался переводами» (с. 553). Однако обо всех этих жизненных обстоятельствах мастер упоминает вскользь, как бы нехотя, не останавливаясь на них.

По-настоящему жизнь его изменилась только с выигрышем ста тысяч, и произошло это незадолго до описываемых в романе событий, два года назад, когда ему было 36 лет. С получением денег исчезла «проклятая дыра» на Мясницкой, появились свободное время и возможность реализовать очень важный замысел – роман о Понтии Пилате.

Итак, до встречи с Маргаритой мастер был человеком внешне и внутренне одиноким, чуждающимся по складу своего характера всякого общения и занимающим внесоциальную позицию. Окружающий мир его не интересовал. Поскольку даже имени своей жены он в памяти не удержал, можно предположить, что она скользнула по поверхности его жизни, не оставив следа. Но это можно расценить и как проявление невнимания к людям, с которыми сводила мастера судьба. Эта черта свидетельствует о внутреннем холоде, возможном высокомерии, о внутреннем конфликте с миром. Ни с женой, ни с музеем, ни с людьми взаимопонимания не возникало.

Исповедальная самохарактеристика мастера достаточно полно выражает его предпочтения: «Да, да, представьте себе, я в общем не склонен сходиться с людьми, обладаю чертовой странностью (здесь и далее курсив мой. – Т. П.): схожусь с людьми туго, недоверчив, подозрителен. И – представьте себе, при этом обязательно ко мне проникает в душу кто-нибудь непредвиденный, неожиданный и внешне-то черт его знает на что похожий, и он-то мне больше всех и понравится» (с. 560).

Мастера не интересует тривиальность. «Странность» в человеке, в ситуации – единственное, что заслуживает его внимания.

Страстное желание опубликовать написанный роман можно рассматривать как проявление естественного писательского честолюбия. Мастер воспитан в дореволюционном мире, творческая свобода в выборе темы для него абсолютно естественна. Он хочет писать на интересующие его темы и чурается злободневности, она ему неинтересна. Самоцензура автору неизвестна, представление о том, что может быть напечатано, а что нет, совершенно отсутствует, мастер не считает нужным идти в своем творчестве на компромиссы. Он полагает себя естественно свободным.

Уверенный в значительности написанного, мастер смело покидает свой «тайный приют» с рукописью в руках. Честолюбива и его возлюбленная: она «сулила славу, она подгоняла его и вот тут-то стала называть мастером» (с. 558). Оба они знают, что роман о Понтии Пилате – великое произведение, но оба далеки от запросов своего времени. Мир литературы, так напугавший и удививший новоявленного писателя, – лишь отражение макромира, сложной жизни в целом. Булгаков не дает прямого ответа на вопрос, чтo мастеру о ней известно и хочет ли он вообще считаться с конкретной реальностью. Мастер вовсе не собирался бросать вызов литературной современности, он просто не знал злободневности, а узнав, возненавидел ее. Он хочет опубликовать свой роман потому, что он – личность избранная и его произведение имеет право на