Мэлори преобразилась, она отпустила мои руки; голову и стан стала держать еще прямее – какой-то неуловимый ток прошел по всему ее существу. Передо мной стояла уже не Мэлори… Вернее, Мэлори, но другая, не знаемая мной до сих пор…
– Не мнишь ли ты, что я тебя боюсь? – произнесла она. – Что более поверят польской деве, чем русскому царевичу? Но знай! – она остановилась и продолжала: – Что ни король, ни папа, ни вельможи не думают о правде слов моих. Димитрий я иль нет – что им за дело? Но я предлог раздоров и войны!.. И тебя, мятежница, поверь, молчать заставят! Прощай!
– Здорово, – сказал я.
Мэлори улыбнулась, поморщилась и помахала рукой, дескать, слушай, что дальше будет:
– Постой, царевич, – она вытянула руку вперед, лениво, медленно, – наконец, – Мэлори чуть качнула ладонью, – я слышу речь не мальчика, но мужа, с тобою, князь, она меня мирит, невольный твой порыв я забываю…
Мэлори замолчала, положила мне руки на плечи:
– Нравится?
– Кто это? – спросил я.
– Очень древний поэт из чужой галактики. Пушкин…
– Аа, – припомнил я, – точно… у них не было драконов!
– Да нет, – качнула головой Мэлори, – не совсем… Драконы у них были, но какие-то дегенеративные, выродившиеся. Их перебили еще до войны…
– Счастливые, – сказал я.
– Ну, – Мэлори оглянулась, будто ее кто позвал, а потом сказала: – У них свои проблемы… Они, к примеру, разноязыкие.
– Это как? – не понял я.
– Да очень просто, – Мэлори пожала плечами, – не то, что на планетах разные языки – это само собой, а на каждой планете не один язык, а несколько…
– Как же они живут? – пробормотал я.
– Плохо живут… У нас Дракон – и вся забота. А у них каждый для каждого – дракон. Воюют, не понимают друг друга…
– Я тебя тоже не понимаю…
Я смотрел на Мэлори – и не мог взять в толк, не мог поверить в то, что ее не будет, через неделю не будет…
– Слушай, – сказал я, – а может, он там…ну… понимаешь? Может, вы там просто живете? Пляшете, танцуете, развлекаете?
– А он сено ест? – Мэлори махнула рукой. – Нет, Джек, и не надейся. Нам ведь фильм показывали про старичка Дракошу. Никому больше такого фильма на целой планете не показывают. Только нам и 'отпетым'.
– И… и что там?
Мэлори сгорбилась, закрыла лицо руками.
– Добился своего, – услышал я ее сдавленный голос, – весь день… Добился…
– Мэлори, – я тронул ее за плечо, – прости меня, прости…
Она отняла ладони от лица, встряхнулась и спокойно сказала:
– Это ты меня прости, Джек. Я знаю – инкубаторским запрещено навязывать свои проблемы другим. А я навязываю. Это – правильное запрещение, Джек, верный запрет. Если бы не Дракон, нас бы не было.
Я сжал кулаки:
– Мэлори, – предложил я, – давай убежим?
Мэлори смотрела на меня с изумлением.
– Ты что? А школа? Ты представляешь, скольких он сожрет, если ему не достанется та, которую он хотел? Тут одними инкубаторскими не обойдется. Такая катастрофа всепланетная будет – уу- только держись.
– Так были случаи? – заинтересовался я.
Мэлори кивнула:
– Были. За всю историю школ трижды убегали кандидатки. Двоих поймали, одна явилась сама, но во всех случаях дра-дра не угоманивался даже тогда, когда ему приводили беглянок. Жрал, и жрал, и жрал. Мел все и всех подряд в течение нескольких недель.
– Я его убью, – сказал я.
– Кого? – не поняла Мэлори и снова оглянулась.
– Дракона, – сказал я.
Мэлори прыснула от смеха:
– Ой, я в 'отпетые' пойду. Пусть меня научат.
– Я убью дракона, – повторил я.
– Где ты болтался? – спросил отец.
– Нигде, – буркнул я.
– Ты был в парке орфеанума?
Я промолчал.
Отец поглядел на сереющий в углу комнаты глаз дракона. Он был похож на экран, на зеркало, туго затянутое тканью.
Я тоже поглядел на этот глаз.
– Был, – ответил я, – ну и что?
Отец хотел было что-то сказать, но сдержался.
В прихожую вошла мама, поклонилась драконьему глазу, потом сказала:
– Привет, чего такие мрачные?
– Полюбуйся на этого героя, – сказал отец, – снова шастал у орфеанума.
Мама повесила плащ на вешалку, поправила волосы перед зеркалом:
– Ну что же, может, он в 'отпетые' собрался… Джек? Ты часом не собираешься в 'отпетые'?
Я повернулся и вошел в свою комнату, плотно притворив за собой дверь.
Я лег на диван, закинул руки за голову, потом приподнялся и харкнул в драконий глаз. Слюна долетела до сероватого экрана и тут же исчезла, словно бы экран глотнул – растворил в себе слюну… Спустя некоторое время экран засветился зеленоватым странным свечением. Я расхохотался, я приподнялся на локтях и харкнул еще и еще раз – свечение усилилось…
– А… гнида, пресмыкающееся, гад, гадина, жаба, жабеныш, долго же до тебя доходит…
– Джек, – закричал за дверью отец, – что ты там делаешь?
Отец распахнул дверь. Он был бледен, как полотно, как стена орфеанума.
– Он там эксперименты ставит, – крикнула из кухни мама, – Джек, я тебе еще совет дам: подкинь кирпич и подставь голову под падающий кирпич – дешевле выйдет.
– Рахиль, – заорал отец, – нельзя так шутить.
– О господи, – мама выглянула из кухни, – избавьте меня от ваших комплексов. Я выматываюсь на работе, как… я не знаю что. Прихожу домой – и здрасьте – два неврастеника… Один не знает, куда слюну деть, – эксперименты ставит, другой – орет как резаный…
Я вскочил с дивана.
– Так? На работе, да? Планету спасаешь? Материал для орфеанумов готовишь, ну как же – генный инженер высшего разряда, да еще и скульптор, да еще и художник… Ты несчастных плодишь, ты этому зеленому ублюдку, этой гадине жизнь спасаешь! Если бы не такие, как вы, эта жаба хавала бы обывателей планеты, а не безродных 'инкубаторских' – и тогда бы ее точно убили… точно бы возненавидели и убили. Ты… ты… вроде дракона… И я плюю, плюю…
Я повернулся и еще раз плюнул.
На этот раз слюна не долетела до глаза дракона, упала на пол, но глаз усилил свечение.
