– Я хочу в 'отпетые', – я перестал плакать, смотрел прямо перед собой, – там должен быть выбор – я пойду в 'отпетые'.
Мама извлекла из сумки сигареты, предложила Жаку и Сидорову.
Те взяли.
– Командир, – попросил Жак, – покажи фокус!
– Есть, – улыбнулся Сидоров, – для дамы, для коллеги Рахиль – покажу!
Он снял шлем и закурил.
Машина тем временем подкатила к шлагбауму.
– Дверь? – спросила мама.
– Уу, – покивал, затягиваясь сигаретным дымом, Сидоров.
Мама приотворила дверь.
Солдат поднял шлагбаум.
– Сидоров, – крикнул солдат, – что у тебя за толпа в кабине?
Сидоров махнул рукой, мол, не мешай.
Солдат хмыкнул, пожал плечами. Мама протянула ему пропуска.
– Да не надо, – поморщился солдат, – я и так вижу. Валяйте, валяйте, а то на развод не поспеете.
Дверь кабины плотно замкнулась.
Сидоров покраснел, глаза его наполнились слезами, и я увидел, как из извилин его мозга повалил дым.
– Ой! – совершенно неискренно восхитилась мама, – прелесть! прелесть! Как это у вас получается…
– А вот, – самодовольно сказал Сидоров, стряхивая пепел, – срежет у вас дракоша на чужой планете такой скальп – и вы выучитесь дым из ушей пускать. Больно только, – Сидоров поморщился и надел шлем, – а так ничего. И ребятам нравится. У 'псов', сами знаете, – должность… и занятия тоскливые – а тут - развлечение.
– Я в 'отпетые', – повторил я, словно зазубривая наизусть свое желание.
– Видал, – хмыкнул Жак, – он тоже хочет дым из мозгов пускать.
Мама улыбнулась. Она заговорила очень спокойно, очень рассудительно:
– Видишь ли, Джек, наверное, такой вариант был бы вовсе неплох. Но мы не готовили тебя в 'отпетые'. У нас были другие планы относительно тебя. Извини. Там, Джек, закавыка не только в твоем желании – хотя это один из важных факторов (вербовки – нет, все 'отпетые' – добровольцы) – главное все-таки – испытания. А испытания ты не пройдешь, да я и не хочу, чтобы… – мама замолчала.
Мы въезжали на площадь, залитую безжалостным светом прожекторов. Машины останавливались у стен, отворялись кузовы, оттуда спрыгивали люди, площадь быстро заполнялась народом.
Мама выпрыгнула из машины. Следом за ней – я. Мама протянула мне сумку: 'Держи и не выпускай'.
Сидоров держал в руке разграфленные листки, перелистывал их, шевелил губами.
– Мы пойдем, – сказала мама, – ладно?
Сидоров кивнул, потом оторвался от своих листков и подмигнул маме:
– Удачи… Я наряды сдам, ну а уж если у тебя не выгорит… – Сидоров развел руками.
– Выгорит, – мама заулыбалась, – у меня все выгорит.
Она крепко взяла меня за руку и повела сквозь толпу.
– Александр Петрович! – закричала она. – Саша, – она замахала рукой, – Саня! Я здесь…
Люди недовольно оглядывались.
Людей было много, стояли они тесно. За порядком следили конвойные – 'псы'. Они не давали толпе смешаться, делили ее на ровные квадраты, но мама смело пробиралась вперед, тыча конвойным под нос наши пропуска.
– Рая, – чуть удивленно выкрикнул пожилой полный человек, пробирающийся к нам, – ну наконец-то, где он? А…
Человек остановился рядом с нами, тяжело, устало дыша.
– Ну хорошо. Я уж думал… Все, все, Рая. Оформлено, завязано, пошли со мной.
Он вел нас к противоположной стене, окаймляющей площадь; от шума, толкотни, безжалостного света у меня кружилась голова, нестерпимо болели глаза и хотелось спать, спать.
Мы протискивались сквозь толпу, разделенную редкими цепями конвойных. Александр Петрович спешил. Несмотря на пар, вырывающийся у него изо рта, Александр Петрович потел и часто вытирал пот рукой со лба.
– Саш, – окликнула его мама, протискиваясь поближе, – что ты в самом деле?
– Рая, – сказал Александр Петрович, – только ради тебя и Дженнаро, только… Даже не столько твоя работа, хотя и она, конечно, важна, кто спорит… крупнейший специалист по формовке, но, Рая…
– Саша, – мама склонила голову, и я почувствовал, с какой силой она сжала мою руку, – я тебя не понимаю, о чем ты?
– О том, – озлился Александр Петрович, – что из-за тебя, ради тебя я отказался сегодня от великолепного рабочего, мастера золотые руки – он ушел в столовские…
– Александр Петрович, – мама все сильнее сжимала мою руку, – так надо полагать, что мне надо было уйти в труповозы?
– Не тебе! – выкрикнул Александр Петрович.
– А я вас не просил брать меня в лабораторию, – закричал я, – я вас…
Мама развернулась и с силой ударила меня по лицу.
– Замолчи! Сейчас же, немедленно…
Александр Петрович через плечо смерил меня взглядом:
– А вас, юноша, я и в расчет не беру. При чем здесь вы? Мы беседуем вдвоем, и вам лучше в нашу беседу не вмешиваться. Меня ни капельки не волнуют ваши просьбы и желания – понимаете? Ни синь порох, как говорили в старину. Ясно?
После моего крика и резкого ответа Александр Петрович, после того, как мама хлестнула меня по лицу, мы проталкивались сквозь толпу молча. Я не мог сдержать слез; старался сдержать и не мог.
…Мы стояли у небольшого грузовичка, в кузове которого тосковало пятеро парней.
– Полезай в кузов, – приказал мне Александр Петрович.
Я поставил ногу на колесо машины, уцепился за борт, но мне не удалось подтянуться.
Парни, сидящие в кузове, лениво следили за мной.
– У, – сморщился Александр Петрович и попытался подсадить меня, – да что ж ты, как разварная макаронина… Ван! Подай ему руку, не видишь, что ли?
Один из парней поднялся, схватил меня за руку и с силой дернул.
Я перелетел через борт и шлепнулся, больно ударившись, на дно машины. Я стер рукавом слезы, сопнул носом и сказал, глядя на плотно зашнурованные черные ботинки Вана:
– Спасибо, Ван.
– Ван – это для Александра Петровича, а для тебя…Ван-цзи-вей. Вопросы?
Я поднял голову.
Ван-цзи-вей смотрел на меня сверху вниз так, как смотрят на того, кого собираются ударить.
И я испугался.
– Спасибо, Ван-цзи-вей, – покорно ответил я, – спасибо вам большое…
Я поднялся и уселся на скамеечку, тянущуюся вдоль кузова, напротив пятерых парней.
Ван вернулся на свое место.
– Джек, – сказал я, – Джек Никольс.
Парни молчали.
Один из них сплюнул и, глядя мимо меня, ответил на мое обращение:
– Познакомимся в процессе работы. Пока отдыхай…
Я понял, что эти пятеро ненавидят меня, и закрыл глаза.
Грузовик тронулся с места, но я не разлепил глаз. Мне было хорошо сидеть вот так, в полной тьме, проваливаться то в сон, то в явь… Меня знобило. И все равно было хорошо… с закрытыми глазами.
Иногда я слышал, что говорили сидевший напротив меня парни, иногда я слышал что-то другое,
