Завета», а затем мы пели псалмы.

Голос из всей партии был только у Абботта, но бог обидел его памятью. Дикасон и Браунинг, когда-то певшие в хоре, знали куски из Благодарственной молитвы и отрывки псалмов, я тоже кое-что припоминал. Общими усилиями мы восстановили с десяток псалмов, звучавших почти в первозданном виде. Если слова никак не приходили на ум, мы заменяли их строкой собственного сочинения. Чаще всего исполнялось две- три строфы из четырех или пяти, но после возвращения домой я установил, к своему удивлению, что по крайней мере в одном случае мы даже добавили лишний стих. Начисто лишенный голоса, я тем не менее был главной опорой воскресных концертов: мальчиком меня каждое воскресенье дважды водили в веслианскую часовню и заставляли слушать проповедь (слишком длинную для ребенка). Смотреть мне разрешалось только в псалтирь, и я развлекался тем, что заучивал понравившиеся псалмы наизусть. Некоторые я запомнил на всю жизнь. Теперь мое прилежание в те отдаленные дни было щедро вознаграждено, так как более всего наши вечера делала приятными способность производить «веселый шум». Мы плохо помнили мелодии, но у псалмов они простые и очень красивые, и, думаю, воскресные концерты доставляли нам даже больше удовольствия, чем субботние.

В субботу мы ведь тоже пели. После обеда, выпив «за здоровье жен и любимых» жалкого подобия какао, мы запевали популярные старые песни, известные морякам и путешественникам во всем мире. С тех пор до гробовой доски такие песни, как «Домой», «Равнины», «Тора», «Десантная батарея» и многие другие будут напоминать нам пение хором в субботу вечером, и всякий раз, слыша их, мы станем устремляться мыслями через пространство и время к тому уголку Антарктики, где под снегом погребены остатки нашей пещеры. Сейчас, когда время оказало свое целительное действие на воспоминания, эти вечера кажутся мне настолько приятными, что, оглядываясь на них из своего кресла в кембриджской квартире, я ощущаю легкий налет грусти и сожаления, что они миновали и больше не повторятся.

Пятого апреля мы заметили трех тюленей Уэдделла, убили их и разделали. Последующие два дня были заполнены тем, что мы переносили и прятали в тайник у подошвы припая мясо, шкуры, сало, из которых значительную часть я отложил в качестве неприкосновенного запаса на весенний санный поход.

В этот день жировая печь дымила так ужасно, что пришлось ее вынести в тамбур, а обед доварить на примусе. До сих пор в пещере не было дымохода, так как, боясь ослабить потолок, мы не решались пробить в нем отверстие. В результате дым выходил только в верхнюю часть дверного проема, имевшего в высоту всего лишь два фута [61 см]. Естественно, вся пещера выше этой отметки заполнялась едкими красновато- коричневыми парами горящей ворвани, и тогда в пещере можно было находиться, только спрятавшись в спальный мешок. Дежурный терпел сколько мог, когда же ему становилось невмоготу, уступал место напарнику, а сам выскакивал в тамбур отдышаться. Всю зиму легкие наши, наверное, были черными от дыма, то есть внутри мы были не чище, чем снаружи. Результатом длительного пребывания в этом чаду явились воспаленные глаза и постоянные головные боли, но хуже всего то, что из глаз и носов текло вовсю, и когда наступало долгожданное время еды, мы не ощущали ее вкуса. По-видимому, жаркий огонь в жировой печи заставлял жир сильно испаряться, и в наших муках были повинны содержавшиеся в этих испарениях частички сажи.

При плохой тяге дым, больше или меньше, но обязательно досаждал нам, и нередко бывало, что у кока опускались руки, он в отчаянии валился на спальник, из глаз его градом катились слезы, а сам он тщетно старался подыскать выражение, которое восстановило бы его душевное равновесие.

Двенадцатого я сходил к складу «Врата Ада» за бамбуковыми палками и керосином. Принес также крышку от ящика с маслом взамен изрубленной в щепки крышки от шоколадного ящика, на которой мы разделывали ворвань. Новая доска из прочной древесины верно служила до конца зимы. Прошелся я с удовольствием, несмотря на сильный холод. Возвратившись домой, взял у Дикасона ножницы и подравнял себе усы и бороду, стараясь выстричь как можно больше растительности вокруг рта.

Четырнадцатого мы сделали еще один шаг вперед в эволюции наших печей: стали подкармливать их в дополнение к горячей ворвани кусками твердого сала. Прежде всего с помощью веревочного фитиля, пропитанного жиром, разводили хороший огонь, а затем жарили на нем куски сала так, что вытапливавшаяся из нее горячая ворвань стекала в горелку. Когда она хорошо прогревалась и давала пламя высотою в один-два фута [30,5-61 см], на нее ставили котел с супом. На край печи клали куски сала, и под действием тепла жир из них капал прямо в огонь.

Этот метод был намного совершеннее предыдущего, но печь требовала непрестанного внимания, оставленная без присмотра хотя бы на несколько минут, она гасла. Одним словом, чтобы довести ее до идеального при имеющихся материалах состояния, надо было еще немало поработать.

После того как мы покрыли тамбур крышей и смастерили входную дверь, даже в полдень в пещеру проникал лишь слабый тусклый свет. Требовалось найти способ узнавать утром время в темноте, не тратя на это спички. Кемпбелл решил использовать для этой цели хронометры, которые имелись у троих участников партии. Проснувшись утром, он заводил часы и по количеству оборотов мог указать время с точностью до получаса. Если он делал восемь оборотов, значит, с момента последнего завода прошло 24 часа и пора вставать. Если же часы заводились полностью с семи оборотов, он знал, что до подъема еще три часа, и оставался на это время в мешке, вновь засыпая или бодрствуя. По истечении, как ему казалось, трех часов он будил Левика просьбой завести часы. Иногда это получалось на полчаса раньше требуемого времени, тогда спустя некий интервал будили Дикасона, и тот чиркал спичкой и зажигал лампы для чтения, заправленные с вечера и стоявшие наготове.

Теперь все часы накручивали до отказа, чтобы на следующий день по ним ориентироваться. Лампы же, раз зажженные, горели, пусть не все, до вечера, пока мы не исчерпывали все занятия за день. За зиму мы только два раза использовали больше одной спички за день.

Последний день-другой печи новой конструкции чадили так сильно, что их перенесли в ниши, вырубленные в тамбуре. Но дневальные не могли там готовить из-за холода, да и дым все равно проникал через дверь в пещеру, так что чадно было по-прежнему, но мы лишились тепла от печи. Тогда решили сделать дымоход, даже если в результате потолок обвалится. Двадцать седьмого апреля я проделал ледорубом дыру в потолке и внес печь внутрь. На ночь дымоход, имевший в диаметре всего лишь два-три дюйма [5,08-7,62 см], затыкали плотным кляпом из пингвиньих шкурок. Дымоход принес большое облегчение, но зато отныне мы опасались за потолок: спустя несколько дней появилась зияющая трещина.

До сих пор нас не донимали вьюги, потому что холодный западный ветер наш главный враг – не сопровождался снегопадами. Но вечно так продолжаться не могло, и, проснувшись утром 29-го, мы обнаружили, что тамбур полностью забит снегом. Дневальному пришлось первым делом расчистить себе путь наружу. Хуже занятия не придумаешь, в этом, думаю, со мной согласится вся партия. Ведь чтобы расчистить проход и по нему выбросить снег, впередиидущий буквально зарывался в надувы, причем на пропитавшуюся жиром одежду налипал снег. Как потом не отряхиваешься, прежде чем улечься обратно в мешок, от него ни за что не избавиться.

Но вот несчастный дневальный пробился сквозь снег к выходу и выскочил наружу. Тут вихрь подхватывает его и вмиг залепляет с ног до головы снегом. Нужно большое присутствие духа, чтобы убедить себя в том, что тебе непосредственно не угрожает смерть от удушья. Работать в метель под открытым небом крайне неприятно. Стоит хоть на минуту потерять самообладание – и вот ты уже заблудился в одном-двух ярдах [0,92-1,83 м] от дома.

Но зато как хорошо было, закончив снаружи все дела, возвратиться под кров ледяного убежища, которое во время метели казалось особенно уютным и надежным. Самая сильная буря давала там о себе знать только свистящим шорохом снега на крыше пещеры да глухим завыванием особенно неистовых порывов ветра. Эти шумы, вызывавшие в нашем представлении картину буйства стихии у самого порога дома, усиливали чувство покоя и безопасности.

Сильная пурга, продолжавшаяся до конца месяца, вынуждала держать тамбур и дымоход закрытыми, и печки причиняли массу хлопот. Но как только, к концу бури, метель прекратилась, отверстия раскупорили, и жизнь в пещере стала более сносной. Тут обнаружилось, что ветер не оставил в бухте даже следов морского льда, но это никого не встревожило: продолжительные ветры, как мы знали по опыту, всегда уносили лед. Мы знали, что эти бури пройдут, когда минет период равноденственных штормов, что еще настанет спокойная зима и море покроется льдом. Как только ветер затихал на несколько минут, на

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату