всяком случае. В этот день было не холодно, довольно светло несмотря на снегопад, работалось хорошо, и было приятно сознавать, что отныне дни будут становиться все светлее.
Из-за последних обильных метелей у входа в тамбур намело столько снега, что к нему было не подступиться. Тринадцатого числа Дикасону поручили сделать в наносах ступеньки, по которым можно было бы без труда подниматься и спускаться к пещере. Он прекрасно справился с задачей и на каждую из четырех ступеней положил плоский камень. Следующее и последнее нововведение касалось уже самого входного отверстия. До сих пор оно находилось вровень с сугробом, теперь же мы соорудили раму из трех связанных канатом бамбуковых шестов и установили ее вертикально перед входом. Две длинные бамбуковые палки соединяли верх рамы с крышей тамбура и служили стропилами для крыши из тюленьих шкур и снега. Стена из снежных блоков делала новые «сени» непроницаемыми для ветра и снега. Подвешенный на раме мешок полностью преграждал снегу доступ в тамбур.
Абботт все еще находился на положении больного, работать ему не разрешалось, и его дежурства распределялись между нами. Пальцы его постепенно заживали, так как Левик каждый вечер делал ему перевязки, причем использованные бинты сохраняли, пропитывали ворванью и утром использовали для разведения огня. Еще одно проявление экономии.
Мой день рождения, 20 июля, отмечался дополнительной выдачей еды и вечерним концертом. Я выдал по палочке шоколада, шесть кусков сахара и двадцать пять изюминок на человека, и мы легли спать очень довольные друг другом, подсчитывая, сколько дней осталось до следующего юбилея. День рождения совпал с моим дежурством, но Кемпбелл, Левик и Браунинг взяли его на себя, а я весь день роскошествовал в спальном мешке, беседуя, читая и время от времени впадая в сон. В полдень к северу от нас виднелось совершенно светлое небо – признак того, что темное время года кончается.
Двадцать первое июля запомнилось необычайно холодным ветром, какого еще, пожалуй, не было. С утра мне показалось, что ветер не особенно сильный, и я отправился на припай за костями, но там дул настоящий ураган и меня вмиг просквозило до мозга костей. Не знаю, сколько было градусов мороза, но мне казалось, что я вообще раздет, за три минуты я получил три обморожения и побежал со всех ног домой, чтобы удержать товарищей от выхода на лед. Поскольку, однако, они уже все встали и оделись, то решили все же пройтись, но их хватило ненадолго. День, начавшийся так неудачно, прошел вполне хорошо, несколько часов я латал ветрозащитные штаны, а Браунинг в это время чинил мои рабочие брюки, так пропитавшиеся ворванью, что только рука специалиста могла не продырявить их стежками окончательно. Вечером Левик прочитал первую короткую лекцию об анатомии и физиологии человека, обсуждали ее до часа ночи. Нашим любимым развлечением стало задавать вопросы о прочитанном накануне. Хорошая память встречается не так уж часто, и некоторые ответы были очень комичными.
Море по-прежнему не замерзало, следовательно, у нас не было иного выхода, как идти через ледник Дригальского, что было возможно не раньше сентября. Приходилось снова сократить рацион, и было решено в августе отменить вообще выдачу сухарей. Нам казалось, что мы обойдемся увеличенной нормой мяса и сала, дополняемой время от времени долькой шоколада и несколькими кусками сахара.
Жир тюленей, убитых последними, и по виду напоминал сало или масло, и по вкусу был лучше того, что мы ели всю зиму. По мнению умудренных опытом знатоков из нашей среды, он напоминал вкусом орешек. Неожиданное удовольствие, которое мы от него получили, и доставляемое им ощущение сытости относятся к числу сюрпризов, преподнесенных зимней диетой.
По-видимому, впредь можно было больше не беспокоиться о мясе: в последующие дни мы несколько раз видели поблизости плавающих тюленей Уэдделла; некоторые из них обязательно выйдут поблизости на берег, прежде чем мы опустошим склады. В конце июля мы наконец-то перестали волноваться по поводу еды. Теперь больше всего забот причиняла обувь, находившаяся в столь плачевном состоянии, что, казалось, стоит ей в один прекрасный день оттаять – и она развалится на куски. Как-то раз я попытался носком ботинка отковырнуть ото льда примерзший кусочек тюленьего мяса, но вместо этого лишился всей нижней подошвы и теперь чувствовал каждый камушек сквозь верхнюю подошву, тоже кое-где прохудившуюся. Ботинки Левика были не лучше они пропускали снег, а Дикасону его пара 28 июля и вовсе отказала. Необходимо было что-то предпринять, но что? Попытка сделать мокасины из невыделанной тюленьей шкуры не увенчалась успехом – как мы ее ни скребли, она оставалась жирной. Дубить шкуру в наших условиях было, конечно, невозможно, оставалось по примеру эскимосов обработать ее жеванием. Но между эскимосами и нами та существенная разница, что у нас не было женщин, которые бы за нас жевали шкуру.
ГЛАВА XXIII
АВГУСТ В ПЕЩЕРЕ
«1 августа 1912 г. – Итак, наступил первый день нового месяца, и весьма уместно обозреть наше положение. Мы ожидаем возвращения солнца в ближайшем будущем и примирились с мыслью, что придется отложить выход до конца сентября и на пути к мысу Эванс пересечь ледник Дригальского. При хорошей погоде светлого времени хватает уже на несколько часов работы вне дома, и, хотя ветер не утихомирился, при свете дня, когда видно, куда идешь, он досаждает гораздо меньше, и только пурга может помешать нам подносить к пещере все необходимое. У нас есть четыре тюленя. Теперь в любой день может прибыть спасательная партия.
Перед наступлением дня небо окрашивается в великолепные тона, в полдень оно сияет так, что, кажется, солнце за горизонтом и вот-вот выйдет. Наибольшее впечатление в этом явлении производят, как всегда, широкие разноцветные полосы, которые в полдень тянутся чуть ли не от зенита до горизонта».
Последствия недавних снегопадов задали нам в начале месяца много работы. Старые сугробы распухли фута на три [92 см], появилось много новых. Чем это нам угрожает, мы поняли только 5 августа, когда, воспользовавшись хорошей погодой, предприняли поход за мясом.
Склад полностью занесло, пришлось с полчаса работать лопатой, прежде чем мы хотя бы его нашли. Это был первый наш склад, когда мы его закапывали, еще летали поморники, и для защиты мяса от них его прикрыли свежей тюленьей шкурой. Она, конечно, примерзла к мясу, да и само оно превратилось в камень. Разрубить его было так же трудно, как неразделанную тушу. Прибегли к помощи кирки, но этот слишком грубый инструмент не годится для разделки туши, куски мяса разлетались во все стороны, многое пропало. Один череп я разнес на куски, и от мозгов ничего не осталось.
В тех редких случаях, когда удавалось забить тюленя, лучшую часть вырезки я откладывал для санного рациона. Он и половина запасов мясного экстракта «Оксо» были заложены в неглубокую яму в нескольких ярдах от входа в пещеру, отмеченную бамбуковым шестом. Ветер очень скоро его унес, но шестов у нас недоставало, а склад был на виду, и я решил, что обойдется и без шеста. Но я рассчитывал без хозяина, так как пурги увеличили слой снега на три фута [92 см] и наш склад скрылся из виду. В конце первой недели августа у нас почти вышел «Оксо», надо было достать новую порцию, и девятого я несколько часов подряд раскидывал снег лопатой в поисках склада. Десятого я дежурил, но одиннадцатого копал снова, а двенадцатого мы взялись за лопаты уже вчетвером. И только к вечеру этого дня обнаружили склад, в 18 дюймах [45,7 см] от квадрата, которым обозначили на снегу его предполагаемое местонахождение.
Снежная погода доставляла много неприятностей, это видно хотя бы из дневниковой записи за десятое, за тот самый день, когда солнцу надлежало вернуться:
«Сегодня у меня с Дикасоном было трудное дежурство, мы хлебнули горя из-за печки. Дикасон только что выскочил с нею в тамбур, кашляя и проклиная ее последними словами, она же, испустив дух, заполнила пещеру на редкость противным запахом, тошнотворным и раздражающим. Утром, когда мы принялись разжигать огонь, выяснилось, что снежные наносы на крыше пещеры сравнялись с верхом дымохода и
