вздохнул, — не люблю суматоху.
— Мы тебе принесли фрукты и минералку, — оживилась Катя, — на минералку налегай особенно, потому что хорошо помогает.
— От чего?
— От всего! Еще мы твою сумку захватили, там документы, телефон, кое какие вещи. Я купила тапочки, они тоже в сумке.
— Спасибо.
— Было бы за что. Если что надо будет, звони — не стесняйся. Мы с Толиком свои номера добавили. Хорошо?
— Вы кому позвонили-то? — спросил я.
— Я когда включил телефон, там пришло почти десять смс от Анны. Волновалась девушка сильно. Вот ей и позвонил, — ответил Толик.
Я кивнул. Боль в пояснице слегка утихомирилась, по позвоночнику прошел легкий зуд, но в целом состояние было вялое, в голове все еще гудело, хотелось закрыть глаза и отдохнуть.
— Что сказала?
— Что ты обормот, делать тебе нечего, бесишься непонятно по каким причинам, тебя все ищут, работа встала.
— Причины есть, — буркнул я.
— Ну, извини, — сказал Толик.
— Да, ладно. Так, наверное, правильнее. Хотел побегать от жизни подольше, но видишь, как вышло.
— От судьбы не убежишь, — сказала Катя. Еще неделю назад Артем рассказал мне, что Катя занималась гаданием на картах. Она вообще серьезно относилась к гаданию, предсказаниям, всевозможным оккультным наукам. Сейчас Катя полностью занялась воспитанием ребенка, но несколько лет назад была едва ли не единственной профессиональной гадалкой в городе. В их тесной кухне, где мы недавно с трудом умещались на табуретках (а кое-кто и стоя), в свое время было не протолкнуться от желающих узнать свою судьбу. Незадолго до рождения Коленьки Катя увлеклась изучением реинкарнации, но потом остыла. В коридоре над дверью их квартиры были выведены черной краской руны удачи, в дверные косяки воткнуты иголки, чтоб отпугнуть злых духов, а под линолеумом у порога лежал обломок лезвия от старого кухонного ножа: он преграждал путь людям с плохими намерениями. Конечно, спорный вопрос, насколько все это было действенно, но Артем заметил, что давненько в доме Толика и Кати не было слышно ссор, не видели болезней, а о материальном недостатке вообще забыли.
— Хочешь, я тебе погадаю как-нибудь, — предложила она, — заодно выясним, стоит тебе кому-нибудь звонить или нет.
Я улыбнулся:
— Думаешь, поможет?
— Позолотишь ручку — скажу, — хитро подмигнула Катя, — Толь, я думаю, пора идти. Пусть отдыхает. Ему нужно есть фрукты, пить минералку и спать.
— Ты устал что ли? — деланно улыбнулся Толик. — А как же по пивку? Я только-только собирался протащить контрабандой.
Мы засмеялись, хотя смех отдался в голове тяжелой звенящей болью, словно к нервам прицепили колокольчики. Толик потрепал меня по плечу, Катя поцеловала в щеку, и они вышли, пожелав на прощанье скорейшего выздоровления. Когда дверь закрылась, я еще некоторое время ожидал, что она распахнется вновь, впуская кого-нибудь из бесконечных сегодняшних посетителей. Но никто не пришел, только вернулась необычная тишина, наполненная звуками безразличной ко мне жизни за стенами больничной палаты.
Глава двенадцатая
Когда за окном стемнело, в палате включили свет, разогнавший тени по углам и под кровати.
Через час или полтора типовая модель клонированной медсестры принесла на подносе ужин и бумажный конвертик с таблетками. Пока я ел теплую вареную картошку, медсестра сидела напротив и молча наблюдала. Как оказалось, не просто так. Сразу после ужина она всадила мне в плечо два укола, потом перевернула на бок, сняла трусы и добавила еще один укол болючего витамина в ягодицу. После чего удалилась, чтобы через десять минут прийти вновь с настольной лампой в руках.
— День сумасшедший, — пожаловалась она, — на втором этаже прорвало трубу, первый этаж затопило. У нас там такие лужи, что без резиновых сапог лучше не соваться. Пациенты плавают, мы с ног сбились все вытирать и прибирать. А сантехники только через полчаса приедут. У них, видите ли, людей не хватает. А у нас хватает? О нас вообще кто-нибудь думает? Так что, уважаемый, вы уж извините, но у меня времени на всех нет. Вот вам лампа, вот вам газеты, как наскучит, ложитесь спать.
Завершив, таким образом, разговор, медсестра поставила лампу на тумбочку, положила рядом стопку газет и вышла, выключив свет в палате. Я услышал, как в соседней палате распахнулась дверь, и уставший голос медсестры с чувством произнес: «День сумасшедший…».
У меня ныла поясница, а ноги сводило судорогой. Мысли, словно беспокойные муравьи, носились, бессвязные, и удержать их было так же реально, как остановить руками поезд. Прошлое казалось размытым, наляпанным кляксами по серому холсту. Прошлое перемешалось, перепуталось.
Слабый свет настольной лампы сузил пространство палаты до небольшого участка перед кроватью. Мои ноги исчезали в темноте. Дверь в палату можно было обнаружить по тонкой щели света у пола.
Я взял первую попавшуюся газету и полистал ее, разглядывая фотографии и угадывая по почерку некоторых фотографов. Многих я знал, о некоторых слышал, с одними откровенно враждовал, других уважал. Попалось несколько молодых фамилий, но фотографии были неплохими. Что-то заворочалось в душе. Подзабытое за пару месяцев желание взять в руки фотоаппарат и сделать несколько хороших кадров. Но у желания этого были глиняные ноги. Или, может, я спутал его с сиюминутной страстью, которая слепа и быстро проходит. В любом случае, я бы не стал ничего фотографировать. Если бы на меня упал самолет полгода назад, я бы все отдал, чтобы иметь под рукой фотоаппарат. Я бы подполз к Лене и запечатлел бы ее измученное лицо с посиневшими губами и струйками черной туши на пепельном лице. Я бы обползал весь овраг, утопая в ледяном ручье и проваливаясь в мох, я бы покрылся сплошь запахом ила, но сделал бы миллион фотографий. И я бы не хотел, чтобы меня спасали. Я бы сопротивлялся, если бы не заполнил память фотоаппарата до конца. А потом, лежа в палате, я бы судорожно звонил Анне, чтобы выяснить, куда и за сколько можно продать самые удачные фотографии. И заработал бы еще много-много денег. И добавил бы несколько капель удовлетворенного тщеславия в пустоту души.
Но это была какая-то другая реальность. И полгода прошли по-другому, и самолет упал сейчас, и фотоаппарат лежал, забытый, в сумке у Артема дома. А даже если бы он был со мной на рыбалке, я бы не подумал вытаскивать его из чехла и что-либо фотографировать. После смерти Аленки моя дружба с фотоаппаратом стала подходить к концу.
Я закрыл газету и увидел, что возле двери стоит призрак Аленки. Она была одета в больничный халат, цвета которого скрывал полумрак. Волосы наполовину скрывали лицо, но зато совершенно четко алел в темноте кончик зажженной сигареты. Тотчас в ноздри мои ласково проник знакомый, но подзабытый запах табачного дыма.
— Аленка, — шепнул я, — как я по тебе соскучился.
Призрак небрежно шевельнул головой, откидывая волосы назад, и сделал несколько шагов, шаркая подошвами больничных тапок по кафельному полу. Призрак ощутимо прихрамывал на левую ногу.
— Кто такая Аленка?
Наваждение растворилось, едва призрак вошел в резко очерченный круг света. Это была Лена. Она подошла к кровати напротив и села, скинув тапочки и забравшись с ногами. Прислонилась спиной к стенке. Затянулась и, чуть прикрыв глаза от наслаждения, выпустила в потолок струйку дыма. Ее левую щеку почти полностью закрывал белый пластырь. Под глазами набухли темные синяки. Умытая и причесанная она
