темнокожим, от него приятно пахло, он бегло разговаривал по-русски, жил в Москве и учился в МГУ. Рамидос покорил Аню своим отличным знанием литературы, хорошим вкусом в кино и музыке, а также общительностью, вежливостью и умением подмечать множество мелочей. При росте в сто девяносто сантиметров, он казался Ане (которая макушкой головы едва дотягивалась ему до ключицы) великаном из какой-то волшебной страны. У него были ровные белые зубы, красивое тело, ухоженные ногти. Он отлично разбирался в одежде и в парфюме. Аня была очарована и заинтересована, поскольку ей редко доводилось сталкиваться с людьми, удачно сочетающими в себе обаяние, ум и чарующую внутреннюю красоту. Первые два дня они провели вместе, прогуливаясь по улицам Парижа, изредка останавливаясь в ресторанах и кафе, прячась от летнего солнца в сквериках и парках. Вечером третьего дня Рамидос провел ее в гей-клуб, чтобы познакомить со своими друзьями. Аня была очарована еще больше. Из Парижа она уезжала с твердым убеждением, что в старой шутке о том, что гомосексуалисты — это настоящие мужчины, существует огромная доля правды.
Славик Захаров был чрезвычайно удивлен, когда через несколько дней после приезда Аня заявила, что собирается расширить ассортимент магазинов, создав специальные отделы для геев и лесбиянок. Славик нормально относился как к тем, так и к другим, но ему в голову не приходило уделять им усиленное внимание. Впрочем, Славик с Аней жили в любви и понимании не первый год, а за это время он успел убедиться в том, что его жена обладает редким упорством и настойчивостью, поэтому не стал спорить и оказал посильную поддержку. В центральных магазинах учредили специальные отделы. В периферийных магазинах (а одном из которых работал я) дела обстояли скромнее…
Аня подошла к магазину раньше меня. Я приметил ее невысокую, но ладную фигурку издалека, решив, что это ранний клиент. Жара еще не окутала столицу, в тени было довольно прохладно, а первые лучи солнца робко терзали улицы. До этого момента я слышал об Ане от Славика (вскользь) и от Архитектора, который несколько вечеров подряд, в силу каких-то внутренних переживаний, занялся анализом прожитой жизни и совершенно неожиданно пришел к выводу, что главным его достижением стало сватовство Славика к Ане. Аня слепила из бывшего раздолбая-студента с вечными перспективами настоящего делового мужчину, помогла ему освоить тернистый путь бизнесмена, родила ему сына и, главное, вернула Архитектору веру в то, что настоящая любовь все-таки существует.
В руках у Ани был вместительный пакет черного цвета.
— У меня к тебе просьба, — сказала Аня, когда мы познакомились. Я выяснил, что она жена начальника, а она выяснила, что я хорошо знаю Археолога, к которому питала теплые чувства еще со времен своего студенчества (оказалось, что несколько лет назад Славик с Аней жили в той комнате, где теперь живу я). К тому же Аня была старше меня всего на год, поэтому мы как-то сразу перешли на «ты». Она обладала истинным женским обаянием, благодаря которому мужчины всегда относились к ней с уважением.
Она поставила пакет на кассовую стойку и вынула из него несколько номеров немецкого гей-журнала. Журнал, как выяснилось позже, пользовался широкой популярностью.
— Я не успеваю разносить журналы по магазинам. Мне бы найти человека, который согласился бы после работы или в свой выходной заняться этим делом. Работа не пыльная и не требует много времени. Свежие номера поступают раз в две недели. Прибавку к зарплате обещаю.
— Как раз хотел купить себе велосипед, — я улыбнулся.
— Вот и замечательно. Как говорится, был бы спрос.
Велосипед я купил себе еще через неделю. С того момента и до осени следующего года, когда я впервые повел Аленку по лестничному пролету старой многоэтажки, я перестал гулять по крышам.
Москва оказалась не хищником, который стремительно бросается на растерянную жертву, впивается когтями, рвет на части. Москва оказалась болотом. Я завяз в ее суетливости, в ее нескончаемых делах, в многочасовых пробках, многокилометровых переездах. Я и сам не заметил, как с головой окунулся в работу, просиживал часами за изучением «Фотошопа», продавал фаллоимитаторы, развозил на велосипеде гей- журналы. Катастрофически не хватало времени на сон, на романтику, на личную жизнь. Вечера в компании с Археологом сокращались до неприличных двадцати минут, потом я уходил спать или позорно вырубался прямо в момент разговора. Археолог не злился, а только посмеивался и бормотал, что столица, мол, затянула еще одну молодую душу.
— Скоро от тебя останется обтянутый кожей скелет, — говорил он, дрожащими пальцами очищая вареную креветку, — и этот скелет, как Белый Кролик Кэрролла, будет смотреть на часы и вечно везде опаздывать. Потому что успеть везде в столице невозможно. Если только ты не многолик, словно Будда.
И я действительно не успевал. Время кружило меня, совсем не многоликого, а обыкновенного недавнего студента, с большими амбициями, но небольшими возможностями. Я почти забросил фотографировать, закинул фотоаппарат на полку в шкафу и все больше обрабатывал на «Фотошопе» чужие фотографии, которые притаскивал с фотопроб Славик.
К слову, киносъемки Славика тянулись медленно, будто жевательная резинка, но все же тянулись. Осенью он арендовал несколько гаражей и нанял мастеров по декорациям для создания нужных ему макетов. Ближе к Новому Году Славик пришел к Археологу и громко хвалился, что завел знакомство с одним известным московским сценаристом, который предложил свои услуги за небольшую плату. А немного позже объявились несколько ведущих актеров, пробы с которыми проходили в вышеупомянутых гаражах и привели Славика в дикий восторг. Пожалуй, только в те зимние дни за прошедшие полгода я взял в руки фотоаппарат. Славик пригласил меня лично сделать фотосессию. Затем фотоаппарат снова улегся на полку, а я вернулся к «Фотошопу», все явственней примеривая на себе начинающую становиться популярной профессию фотодизайнера.
В июле я поступил на дизайнерские курсы. Спустя два месяца я ехал на велосипеде по узкой улочке, изнывая от жары и держа в одной руке банку колы, и на меня из-за поворота вылетел лихой гонщик на тонированной «семерке». Я чудом ничего себе не сломал, но велосипед разлетелся в хлам, а автомобиль, сбивший меня, скрылся за следующим поворотом. Радуясь тому, что черный пакет с гей-журналами остался цел, я поднял его и пешком отправился в интим-магазин, который находился в трех кварталах от места происшествия.
Падая с велосипеда, я разодрал себе кисть левой руки до крови, разбил бровь и порвал на коленке джинсы.
В магазине я застал молоденькую продавщицу Любу, студентку медицинского, которая обожала немецкую порнографию и солировала в одной панк-группе. Увидев мою разбитую бровь и руку, она пришла в дикий восторг и пообещала за минуту вернуть меня к жизни. Правда, йода поблизости не нашлось, и Люба, оставив мне на попечение магазин, убежала в аптеку.
По магазину скользила вечная прохлада, полумрак скрывал лица. Между стеклянных витрин бродило несколько человек. Я положил пакет на прилавок, обернулся, пытаясь охватить взглядом весь зал. У витрин с огромными резиновыми пенисами сидела на корточках девушка. Ее лицо, охваченное голубоватым светом витрины, выражало бурную смесь восторга, удивления и испуга. Казалось, девушка так увлечена созерцанием мужских достоинств размерами от 22 до 27 сантиметров, что случись на улице ядерная война, она бы не заметила разрушений. Возбужденный недавней аварией, наполненный адреналином от злости потери велосипеда и боли, я перекинул всю заполнившую меня энергию на эту девушку.
А, может быть, черт дернул за язык.
— Я б посоветовал вон тот, двадцатишестисантиметровый, — громко сказал я, обращая внимание не только девушки, а и всех остальных. Лица из полумрака смущенно зыркали на меня глазами. За год работы в интим-магазине я уже давно усвоил, что заведения подобного рода похожи на библиотеки. Главное здесь — тишина. И еще по возможности не мешать другим посетителям. Поэтому звуки моего возбужденного голоса, казалось, разорвали интимную атмосферу, раздавили в прах тишину.
Девушка повернулась, нашла меня взглядом и поднялась с корточек.
— А вы консультант? — поинтересовалась она, стремительно нанося ответный удар, разрушив мою наглость полным отсутствием смущения, легкой наивностью в голосе и невинным, кристально чистым взглядом.
Устоять было трудно, почти невозможно. Словно вышибли из-под ног табуретку, а шею затянуло тугой
