Аленка еще не умерла, но я знал, что уйду через несколько минут, а когда приду утром, то уже не увижу ее, потому что врач в приемной скажет, что все кончилось. И в своем сне я пытался воспользоваться застывшим мгновением, я подошел ближе к койке и разглядывал Аленку, впитывая взглядом ее шрамы, остатки пепельных волос, темно-красные пятна ожогов, блестящую от мазей кожу, погрубевшую и покрывшуюся миллионами морщинок. Трудно узнать в этой неподвижной фигуре Аленку. Но это была она. Так и проснулся — терзаемый воспоминаниями, проклиная ночную прогулку с Леной, которая обнажила раны неосторожными, а иногда наглыми фразами и действиями.
— Девушка, назвавшаяся твоим рекламным агентом, долго рассказывала, какой ты хороший и милый, и обещала в скором времени вернуть тебя к жизни. — сказал Артем, — Это хорошая новость?
— Не то, чтобы очень, — сказал я, — хотелось бы остаться неузнанным.
— Теперь уже в любом случае поздно. Жди наплыва журналистов.
Брезентовый тут же оживленно предложил похитить меня из больницы и спрятать в каком-нибудь неприметном месте, куда журналисты точно не сунутся. Например, у Брезентового в машине.
— Вот она — тяга к перемещению! — заметил Артем, — бежим все, не знаем куда.
— И не говори, — согласился я.
Тут в палату вошли многочисленные родственники старика. Они тут же наделали много шума, едва не уронили капельницу и помешали нашему разговору. Следом вошла и медсестра, делающая мне уколы. Брезентовый с Артемом поднялись.
— Если что-то нужно — звони, — сказал Артем, — хоть ты и знаменитость, но внимание друзей точно не помешает. Мы всегда на связи, если что.
С этими словами они вышли, а я получил очередную порцию уколов.
Ближе к обеду на сотовый позвонила Анна Николаевна. Я долго смотрел на телефон, размышляя, стоит ли брать трубку, но потом все же ответил.
— Филипп Алексеевич! — раздалось в трубке. Голос у нее, как и всегда, звучал укоризненно, с нотками снисходительности, мол, что поделать с этими мужчинами. Иногда при разговоре с ней я ощущал себя малолетним ребенком, которого отчитывает директор школы за курение в туалете. Впрочем, не исключено, что именно так она и разговаривала.
— Филипп Алексеевич! Ну, что же вы делаете! — говорила она, — мы тут с ног сбились, вас разыскивая! Почему на звонки не отвечали? Почему никого не предупредили? Вы Антону хотя бы записку оставили, а то он голос сорвал, всех обзванивая.
— В морги звонили? — спросил я.
— О чем вы, Филипп Алексеевич! Конечно, звонили. И по больницам. Кто же знал, что вас к черту на куличики занесло. Как вы вообще там оказались?
— Душевный порыв. С вами когда-нибудь такое было?
— Не бережете себя совсем! А о заказах вы подумали?
— Я оставил пакет нужных фотографий в кабинете. Могли бы разобрать.
— Уже разобрали, Филипп Алексеевич, слава богу. Ну, а про новые заказы? Или вам неинтересно совсем?
— Ань, ты не поверишь. Неинтересно и все тут.
В трубке запнулись. Я никогда не называл ее иначе, чем Анна Николаевна. Видимо, она не знала, как реагировать.
— Филипп Алексеевич, — голос Анны был тверд, — сегодня вечером буду у вас, и мы обо всем поговорим. Я понимаю, у вас в последнее время не все гладко в жизни. И работы много, и личные трагедии… но не стоит же из-за этого рушить с таким трудом построенную карьеру! В самом деле!
— С каким трудом, Ань? Я просто фотографировал. Это же не карьера, а увлечение.
— Позже поговорим, — после очередной легкой запинки ответила Анна, — как ваше здоровье-то?
— Держусь.
— Вас надо срочно перевезти в Москву. Я уже связалась с хорошими врачами. Вас быстро поднимут на ноги.
— Да меня и тут неплохо кормят.
— Не вздумайте шутить. Какое может быть обслуживание у черта на куличиках?
Мне очень не понравился ее тон по отношению к этому маленькому городку.
— Ань, не надо так, — сказал я, — здесь отличное место.
— Филипп Алексеевич, давайте соблюдать правила этикета. Не надо называть меня Аней, словно девочку-студентку. Я вполне взрослая женщина…
— Хорошо, Анна Николаевна, не сердись!
— Я вечером приеду, — закончила она и, попрощавшись в резкой форме, отключилась.
Я растянулся на кровати с чувством непонятной горечи и разочарования. Словно я был маленьким ребенком, который однажды гулял во дворе и нашел некое потайное место, где мог прятаться от взрослых и проводить там время так, как хотел он. Мог спать, а мог не спать. Мог читать книжку, а мог играть в солдатики. Мог фантазировать, а мог просто ничего не делать и ни о чем не думать. И вот как-то раз его потайное место обнаружили взрослые, и вторглись в мир свободы, притащив сюда свои правила, разрушили иллюзию самостоятельности, обрубили крылья. Теперь, даже здесь маленький ребенок не мог лечь спать, если нужно было есть, и не мог валяться, если нужно было играть. Взрослые навязали непонятный образ жизни, и нельзя было убежать от него, а нужно было строго следовать, ввиду каких-то странных и непонятных ритуалов и правил.
Я понял, что и мое взрослое потайное место вот-вот разрушит приезд Анны Николаевны. Она ворвется сюда с правилами моей старой жизни, от которой я устал, которая мне надоела, с которой я хотел порвать раз и навсегда, купив билет на самолет.
И стало как-то гадко на душе. Еще гаже, чем утром, когда я вырвался из кошмарного сна, обнаружив мокрую от пота подушку. Выходило, что я зря убегал, зря прятался, зря надеялся.
Я лежал без движения, пока не затекло все тело, потом отвернулся к стене и, кажется, уснул. Мне не хотелось шевелиться, даже когда пришла медсестра с обедом, а потом и с ужином. Я перевернулся, только когда настала пора новых уколов. В тишине палаты было слышно лишь сопение старика и приглушенные звуки больничной жизни за дверью и за стеной.
А после ужина пришла Лена.
Теплая ладонь легла на мою щеку, и я обернулся.
— Поешь, — сказала Лена, — ужин сегодня вкусный. Котлетки рыбные.
Она собрала волосы на затылке, обнажив лоб в царапинах, сменила повязку на щеке и наклеила на порез на губе квадратик пластыря. Я был совсем не рад ее видеть из-за вчерашнего вечера.
— И не дуйся, — добавила Лена, присаживаясь на край кровати, — у тебя гости что ли? Интересный старичок. А у меня же бабулька лежит при смерти со стеклянным глазом. Из них получилась бы неплохая парочка, не находишь?
Я не ответил. Мне совсем не хотелось общаться.
— Не дуйся, а? — попросила Лена, — была не права, исправлюсь. А я про тебя репортаж видела. Ты, оказывается, крут. Это по твою душу журналисты на первом этаже пришли?
— Видимо, по мою, — отозвался я, — если здесь других крутых поблизости не завезли.
— А я всю ночь думала о нашем вчерашнем разговоре, — сказала Лена, помолчав. От нее все еще слабо веяло гарью, — мне кажется, я все же права. Ты бежишь от своей депрессии сам не знаешь куда. Ты ведь чувствуешь свою вину за смерть Аленки, правда? Можешь не отвечать, я и так знаю, что правда. А сегодня я посмотрела про тебя репортаж, и все встало на свои места. Ты решил сбежать куда подальше от прошлой жизни. Ты бросил работу, которая помешала отношениям с любимой девушкой, бросил общество, которое тебя поглотило, сменил образ жизни. Ты хочешь стать новым человеком, так ведь?
Я не ответил. Лена угадала правильный ответ по моему взгляду. Улыбнулась осторожно, покосилась на старика, который лежал с открытыми глазами бледно-водянистого цвета и, не моргая, пялился в потолок.
— Проблема в том, Фил, что просто так сбежать никогда не получается. Пока в спину дышит твое прошлое, будешь убегать вечно. И, в конце концов, оно тебя догонит и сожрет. Как голодный волк.
— Ты решила почитать мне мораль?
